Брендан Симмс - Европа. Борьба за господство

В других случаях правительства проявляли веротерпимость, поскольку они искренне верили в мирное сосуществование различных конфессий, либо считали, что веротерпимость укрепляет сплоченность страны, либо по той причине, что группировки, которые придерживались иных религиозных убеждений, были слишком сильны, чтобы с ними расправиться. Так, император Фердинанд I не притеснял протестантов, дабы мобилизовать население для борьбы с турками. [109] О религиозной терпимости и мобилизации против османов: M. A. Chisholm, ‘The Religionspolitik of Emperor Ferdinand I (1521–1564)’, European History Quarterly, 38, 4 (2008), p. 566. Наибольшую снисходительность к иноверцам выказывал сын Фердинанда император Максимилиан II. В 1571 году он подписал указ (Assekuration), закреплявший за австрийскими князьями-лютеранами право исповедовать в собственных владениях любые религиозные убеждения. Император надеялся покончить с религиозной враждой не только в Австрии, но и во всей империи и полагал, что это единственный способ привлечь германских князей к борьбе с агрессивными турками. Коротко говоря, внешние угрозы привели к совершенно разным практикам двух ветвей династии Габсбургов.

Европейцы расходились во взглядах на то, какая система, авторитарная или репрезентативная, больше подходит для завершения борьбы за Европу. Флорентийский государственный деятель и писатель Никколо Макиавелли изучал этот вопрос в своих сочинениях «Государь» и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия». Данные книги представляли собой первую попытку систематически осмыслить сложившуюся геополитику и ее влияние на внутреннюю структуру европейских государств. В предисловии к первой книге «Рассуждений» Макиавелли описывал государства как сообщества, где люди живут вместе, потому что «так удобнее и гораздо легче защищаться». Однако этого не добиться без применения «силы». Макиавелли признавал, что «нынешним государям и современным республикам должно стыдиться, если у них нет войск для нападения и защиты». Целью идеальной республики является не установление общественной добродетели само по себе, а принятие наилучших стратегических решений и мобилизация сил государства для их выполнения. [110] Niccolò Machiavelli, The discourses, ed. Bernard Crick (Harmondsworth, 1970), with quotations (in order of appearance) on pp. 98, 100–102, 152, 168, 300, 252, 255, 130, 124, 259 and 122–3. See also Mikael Hörnqvist, Machiavelli and empire (Cambridge, 2004). Макиавелли предостерегал: «Нет ничего ошибочнее общего мнения, утверждающего, что деньги суть пружина войны».

Великий флорентиец полагал, что основой эффективной внешней политики является сильная внутренняя структура. В шестой книге «Рассуждений» он говорил о потребности, «чтобы у государства была конституция, каковая, если к тому понуждает обстановка, позволит ему увеличить свои территории и защитить то, что им завоевано». Все важные государственные вопросы следует выносить на всенародное обсуждение, и положение это важнее, чем эффективная налоговая система. По Макиавелли, «что же до рассудительности и постоянства, то уверяю вас, что народ постояннее и много рассудительнее всякого государя»; и далее: «Кажется, будто благодаря какой-то тайной способности, народ явно предвидит, что окажется для него добром, а что – злом». У народа должен быть исполнительный орган для решения важнейших государственных дел. На международной арене республики поэтому более сильны и состоятельны. Макиавелли по этому поводу замечал: «Весь опыт показывает, что города увеличивают свои владения и умножают богатства, только будучи свободными». Таким образом, Макиавелли еще в начале шестнадцатого столетия однозначно обозначил внутренние и геополитические проблемы, с которыми сталкивались и сталкиваются европейские страны, будь они автократиями или республиками.

История Англии позволяет предположить, что Макиавелли был прав. После катастрофической потери владений во Франции англичане сочли, что все важные государственные вопросы надо решать «добрым согласием» в парламенте. [111] Catherine Nall, ‘Perceptions of financial mismanagement and the English diagnosis of defeat’. Благодарю д-ра Нолл за возможность ознакомиться с неопубликованной рукописью. Тогда налоги будут платиться вовремя (и нация окажется в состоянии взять на себя ответственность за возврат потерянных во Франции территорий), а взамен король станет прислушиваться к рекомендациям парламента и мудрых советников. Благодаря тесному сотрудничеству с парламентом Генрих VIII получил возможность финансировать военные кампании в Шотландии, Ирландии, а также на континенте. Более тридцати лет палаты лордов и общин практически без возражений одобряли расходование короной огромных денежных средств; впрочем, тут нет прямой связи между военными нуждами и триумфом королевской власти. [112] Steven Gunn, David Grummitt and Hans Cools, War, state, and society in England and the Netherlands, 1477–1559 (Oxford, 2007), pp. 329–34. Парламент попросту поддерживал большую стратегию Генриха, которая предусматривала отстаивание монархических прав английской короны во Франции (или, по меньшей мере, контроль побережья по другую сторону Ла-Манша), а также защиту «черного хода» в Англию из Ирландии и Шотландии. [113] Wallace MacCaffrey, ‘Parliament and foreign policy’, in D. M. Dean and N. L. Jones (eds.), The parliaments of Elizabethan England (Oxford, 1990), pp. 65–90, especially pp. 65–7. Сотрудничество с парламентом помогло на европейской арене и королеве Елизавете. А вот разногласия между королем и парламентом и распри в самом Вестминстере в начале правления Стюартов привели к фатальным последствиям для страны на международной сцене.

Но исторический опыт также показывает, что необходимым условием стратегического успеха является сильная королевская власть. К примеру, победа Франции в Столетней войне во многом приписывалась укреплению монархии. [114] О взаимосвязи сильной монархии и успехов внешней политики: Emmanuel Le Roy Ladurie, The royal French state, 1460–1610, trans. Judith Vale (Oxford and Cambridge, Mass., 1994). See also Steven Gunn, ‘Politic history, New Monarchy and state formation: Henry VII in European perspective’, Historical Research, 82 (2009), pp. 380–92. Реформаторы подчеркивали необходимость в сильной центральной власти и эффективной системе сбора налогов. Победу над Англией обеспечили совместно представительные собрания, которые сотрудничали с монархией, но при этом ответственность за ходом действий лежала на исполнительной власти, а не на консультациях, на короле, а не на совете баронов. В 1439 году Генеральные штаты утратили право на взимание прямого земельного налога, а в 1451 году этого права лишились и местные представительные собрания. Эти сословные учреждения не только согласились финансировать королевскую армию, но и признали, что налоги будут взиматься в порядке, установленном королем. Различные «советы», существовавшие при дворе, были всего лишь звеньями между монархом и знатью, они не контролировали королевскую власть. [115] John Guy, ‘The French king’s council, 1483–1526’, in Ralph A. Griffiths and James Sherborne (eds.), Kings and nobles in the later Middle Ages (Gloucester and New York), pp. 274–87. See also Emmanuel Le Roy Ladurie, Royal French state, especially pp. 54–78. Помимо всего прочего, налоги собирались и войска набирались без согласия Генеральных штатов. Если в Англии парламентские структуры и национальное могущество постепенно становились синонимами, то во Франции политическая культура создала прочную связь между королевской властью и местом страны в Европе.