Юрий Григорян - Эволюция человечества. Книга 1. Системные принципы развития. Первобытный период

Во всяком случае, едва ли у кого возникает сомнение, что для архаического (дологического, пралогического) мышления характерным является умозаключение по аналогии. В случаях, когда отмечаются ассоциации по различию, оппозиции, также действует аналогия, но более глубокого слоя. Природная среда выступает как общее с дифференциацией на небо, землю, воду, которые могут оказаться в оппозиции. Сухой сезон – сезон дождей, север – юг, мужской элемент – женский элемент и т. п. – простая противопоставленность, в которой значимо как единое начало – климат, пол и т.д., так и единый принцип оппонирования. Аналогия обусловливается общим основанием.

«Только в отношении содержания можно назвать их разнородными, ибо по форме между ними существует аналогия… Эта аналогия состоит во включении в саму их форму некоторого содержания, приблизительно одинакового для всех» (8, с. 99).

Примеров тому для самых разных народов древности, разных регионов и на разных стадиях развития, множество. В архаическом мышлении … «непознанное, новое, незнакомое в событиях, воздействиях и явлениях природы интерпретируется по аналогии с известным». «Когнитивным механизмом, определяющим поведение в данных ситуациях, является умозаключение по аналогии» (9, с.152). Опираясь на солидный объем сведений, представляемый этнографами, вполне уверенно можно утверждать об аналогии, как начальном этапе познавательного процесса, осуществляемого первобытными людьми. Это этап формирования абстрактного мышления.

Но не менее важно выяснить, что стоит в основании этих выводов по аналогии. Для современного человека обилие самых, казалось бы, нелепых сочетаний по сходству или различию, хотя и несомненных для наших предков, может показаться действительно случайным, подтверждая тем торндайковский вариант проб и ошибок. Понадобился сложный анализ жизненных ценностей племен, индивидов, чтобы выявить подспудную базу этих аналогий. Особая заслуга в изучении теневых предпосылок выводов (или того, что, по моему мнению, обусловило действенность ассоциаций психического уровня отражения), бесспорно, принадлежит Леви-Строссу К. Структурализм направил исследование в сторону неявных, невыраженных факторов, которые в совокупности обеспечивали разумность аналогий. «…Структурализм открывает и доводит до осознания более глубокие истины, которые в скрытом виде уже имеются в самом теле» (9, с. 253).

Хочу подчеркнуть один общий принцип, которым часто руководствуется Леви-Стросс в своих поисках истоков ментальности первобытных обществ. Он обратил внимание на то, что в мифах чаще всего участвуют те объекты, которые прежде были затребованы для жизнедеятельности племени, но обладание которыми со времен значительно затруднилось. Изменившиеся условия среды, вымирание животных или растений, превосходство конкурирующего племени и другие факторы, блокировавшие привычную деятельность, переводят ее в плоскость ментального действия, модулированного желаемым успехом. Этот фактор интересен тем, что наблюдается и у животных при действенности более низких уровней отражения. Так, в экспериментах по выработке инструментального условного рефлекса было замечено, что животные, устойчиво, хотя и бесполезно, осуществляющие ранее закрепленный тип реакций, не обучаются вовсе, или обучаются с большим трудом. Пока реагирование совершается в ранее выработанной форме, отражения нового не происходит, активность животного проявляется привычным образом, даже без успеха. Неудачная практика должна затормозиться, чтобы начала формироваться новая нейронная взаимосвязь, а с тем и новый паттерн действий. В опытах с приматами также отмечалось, что после неудачных попыток, каждая из которых в чем-то соответствовала ранее закрепленным действиям, животное, прекращает безуспешные действия; только после этого оно как бы постигает полезное поведение. В психологии мышления непродуктивная фаза обозначается как «функциональная фиксированность», «установка привычного направления», лишь преодоление которой способствует новой форме деятельности, как правило, включающей мысленную переустановку.

При анализе первобытного мышления обращает на себя внимание тот факт, что чаще всего его содержанием становится действие, недоступное в данное время, в данном месте. То, что вовлекается и потребляется в практических действиях, в них же и завершает свою значимость. «Теперь становится понятным, почему племенам побережья не требовалось „мифологизировать“ морские раковины – те принадлежали их практике» (8, с.247). Напротив, из-за того, что нечто потребное или как-то оказавшееся связанным с потребным, становится недоступным, внешняя моторная активность затормаживается и преобразуется во внутреннюю, мыслительную. Сохраняющаяся активация обусловливает те же действия, но уже свернутые внутрь: вместо акций с предметами происходят акции с отраженными их следами, скорректированные с желаемым эффектом. Приняв же какое-то удовлетворительное разрешение в мысленном поведении, сформировавшийся образ действий впоследствии может найти свое материализованное воплощение в различных искусственных формах. Это образное действие отображается в форму ритуала, мифа или иного объектного явления. В том, на мой взгляд, дихотомия культурного и природного, частое участие оппозиций в аналогиях, почтительное отношение к объектам, отнюдь не относящимся к тем, которые привычно вовлечены в практику людей. «Если животное, столь значимое для технологии экономики, как дикобраз, утрачивается в новом окружении, оно может сохранить свою роль только в другом мире, внешнем и так далее» (8, с.349).

На содержание мыслительного процесса предков оказывало влияние их реальная многообразная жизнь. Характеристики природной среды, практическая деятельность, образ жизни, социальные взаимосвязи, унаследованные элементы прошлой культуры, прошлых ценностей и т. п. – все как-то сказывалось на конечном продукте мысли. Одни аналогии кажутся легко объяснимыми. «Бесчисленные примеры присвоения имен (Nomen est omen’): имена животных, такие, как „орлиный глаз“ или „проворная лиса“, должны придавать их владельцу силу, ловкость или другие способности образца, а названия цветов, используемые как имена, – красоту их носительнице» (9, с.157). Но есть немало и таких сочетаний признаков или отношений, которые кажутся непосвященным совершенно случайными. Леви-Стросс часто находит в бытовых проблемах основания, объясняющие подобное. Для многих непонятных вариантов приходится привлекать далеко не очевидные сведения о культуре, традициях, истории жизни родов, племен, даже знание их быта, способов приготовления пищи и многие иные тонкости их конкретного бытия. Конечно, далеко не со всеми пояснениями Леви-Стросса согласны другие ученые. Их оценка может подчеркивать значимость иных факторов, даже не столько природного, на что, как правило, опирается Леви-Стросс, сколько независимого идеального свойства. Магия, мифы, тотем – выступают у них как самостоятельная сторона духовной жизни древних, определяющая их отношение к познанию окружающего мира. Но поскольку меня интересует лишь процесс формирования логического мышления и роли аналогии в нем, то я вполне могу удовлетвориться тем, что для всех исследователей, и материалистов, и идеалистов, на первый план выходит поиск какого-либо основания, реализующего себя в конкретном умозаключении древних.