Дэвид Ремник - Могила Ленина. Последние дни советской империи

Еще будучи членом политбюро, Борис Ельцин встретился с представителями “Памяти”: он считал, что как первый секретарь московского горкома партии должен иметь представление о разных слоях общества. Об этой встрече он вспоминал с отвращением. “«Память» начиналась как что-то интересное, а превратилась в чистое зло», – сказал он. Больше он с этими людьми никогда не имел дела.

Я наблюдал руководителей “Памяти” много раз – на квартирных собраниях, на митингах в Москве, Ленинграде, в сибирских городах. Они все как один были первостатейными болванами, что и неудивительно. Дмитрий Васильев, в прошлом фотограф и исполнитель эпизодических ролей в кино, хвастался, что окончил только восемь классов, что вряд ли усиливало к нему доверие. На одном скромном митинге я наблюдал, как этот одутловатый человечек часа два надрывался в мегафон, обличая сионистов и “тех, кто унижает русский народ”. Он сообщал, что русских детей превращают в алкоголиков, потому что “злокозненные силы” подмешивают спирт в кефир. Редакторов-евреев он уличал в заговоре, потому что в своих газетах они печатали шестиконечные звезды. Евреи-архитекторы “не случайно” так спроектировали Пушкинскую площадь, чтобы Пушкин стоял спиной к кинотеатру “Россия”. Было неясно, является ли Васильев самым опасным из предводителей “Памяти”. В конце концов, его соперник Валерий Емельянов несколько лет провел в психбольнице, после того как убил жену. Из больницы он вышел как раз вовремя, чтобы насладиться плодами гласности.

Наиболее отчетливо и внятно “идеология” “Памяти” излагалась в 24-страничном манифесте, который мне раздобыли. Стиль этого документа был не так истеричен, как выкрики Васильева, но он точно так же сообщал о “сатанинском” культурном влиянии Запада и “геноциде русского народа”. Евреи и сионисты объявлялись виноватыми во всех несчастьях России. Евреи, гомосексуалы и масоны были ответственны за рок-музыку, наркоманию, СПИД и разводы в российских семьях. Поэзия Бродского, живопись Шагала, “антипатриотический” роман Пастернака “Доктор Живаго” были лишь бездарными поделками, пятном на теле “истинной русской культуры”. Русские, говорилось в манифесте, “спасли” евреев во Вторую мировую войну, а еврейская пресса лишь осмеивает русских и не ставит ни во что их страдания: “Пресса пишет так, словно во время войны одни евреи погибали на фронте”.

“Память” распространяла “Протоколы сионских мудрецов”. В поддержку общества выступали “Литературная Россия”, “Молодая гвардия” и другие издания правого толка. В Ленинграде, где “Память” была особенно активна, члены общества оклеветали Исаака Зальцмана – еврея, который в годы Второй мировой войны руководил производством советских танков. Зальцман якобы организовал хор, состоявший из “шестнадцатилетних русских девственниц”, и соблазнял их. В других городах “Память” обвиняла евреев в дефиците товаров, эротике на телевидении и Чернобыльской аварии.

В сравнении с тем, что происходило с другими народами империи, угроза евреям была не так уж велика. Но гласность, ослабление эмиграционных запретов, общее напряжение и страх перед непонятным будущим приблизили момент, которого ждали евреи во всем мире. Начался исход. Теперь советские евреи, стремившиеся уехать в Израиль, могли это сделать. В 1989 году в Израиль и на Запад уехало 100 000 советских евреев. Еще сотни тысяч ожидали виз, приглашений, билетов. Люди, которых когда-то, похоже, чудом помиловали, теперь получали путевки в новую жизнь.

Второго “дела врачей” не затеяли. А единственный доживший до этих дней фигурант того отвратительного дела, Яков Рапопорт, объявил, что эмигрировать вместе с другими не собирается. “Мое время прошло, – сказал он мне. – Мне 91 год. Слишком поздно. Я буду похоронен здесь”. В его истории и истории его семьи, казалось, отразилась вся большая история и судьба евреев в России.

Как и многие евреи его поколения, Яков Рапопорт прекрасно понимал, что чистки 1930-х не были каким-то кратковременным помрачением. Страшные вещи творились и до 1937 года, страшные вещи ожидали и впереди. Евреев Сталин ненавидел. В 1948 году он отдал приказ об убийстве “врага народа” Соломона Михоэлса – знаменитого директора Московского государственного еврейского театра и председателя Еврейского антифашистского комитета. После убийства Михоэлса, замаскированного под автокатастрофу, были арестованы другие видные члены ЕАК – так МГБ ознаменовало “возвращение к нормальному порядку” после войны. В 1952 году в качестве прелюдии к “делу врачей” МГБ по ложным обвинениям в шпионаже и государственной измене казнило 23 человека, представителей еврейской интеллигенции. В начале 1953 года Сталин распорядился арестовать девятерых известных врачей, шесть из которых были евреями. В партийном постановлении утверждалось, что законспирированная группа врачей отравляла кремлевских лидеров. Кровожадная паранойя Сталина была готова проявиться снова. Большинство историков сегодня согласны, что приказ об аресте врачей мог означать то же, что инспирированное Кремлем в 1934 году убийство первого секретаря Ленинградского обкома Сергея Кирова. То есть стать отправной точкой для волны массового террора. В 1956 году в своей речи на XX съезде партии Хрущев сказал следующее: Сталин “сам давал указания, как вести следствие, как допрашивать арестованных. Он сказал: на академика Виноградова надеть кандалы, такого-то бить. Здесь присутствует делегат съезда, бывший министр госбезопасности товарищ Игнатьев. Сталин ему прямо заявил:

– Если не добьетесь признания врачей, то с вас будет снята голова.

Сталин сам вызывал следователя, инструктировал его, указывал методы следствия, а методы были единственные – бить, бить и бить.

Через некоторое время после ареста врачей мы, члены политбюро, получили протоколы с признаниями врачей. После рассылки этих протоколов Сталин говорил нам:

– Вы слепцы, котята, что же будет без меня – погибнет страна, потому что вы не можете распознать врагов”.

Из девяти арестованных врачей только Яков Рапопорт дожил до наступления гласности. Я познакомился с ним, с его дочерью Наташей и внучкой Викой и несколько раз приходил в гости в Наташин дом. Старый врач давно уже вышел на пенсию, но память у него была отличная, а голос звучный, как у молодого человека. “Я думал, что мне конец, что я уже труп, – вспоминал он о своем тюремном отчаянии. – А потом меня вдруг выпустили из тюрьмы, я совершенно не понимал почему. И только когда я пришел домой, жена сказала мне, что Сталин умер. Мне просто повезло – мне и, вероятно, еще сотням тысяч евреев”.

Воинственный антисемитизм сталинской эпохи и “дело врачей” – лишь два белых пятна в официальной версии советской истории, а таких пятен было бессчетное множество. Первыми упоминаниями в печати “дела врачей” стали воспоминания Якова Рапопорта, опубликованные в журнале “Дружба народов”, и Наташи Рапопорт, опубликованные в “Юности”. Обе публикации вышли в апреле 1988 года. И отец, и дочь начали писать воспоминания задолго до прихода Горбачева. Но только в 1987 году они оба решили, что уже можно рассказать правду. Наташа съездила в провинцию к своим друзьям – Ирине и Юлию Даниэлям. Лучшей аудитории она найти не могла бы: Юлий Даниэль вместе с Андреем Синявским в 1960-х отсидел семь лет [35] Юлий Даниэль был приговорен к 5 годам, а Андрей Синявский к 7 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима, оба по статье 70 УК РСФСР (“антисоветская агитация и пропаганда”). по одному из первых диссидентских дел. Отцом Даниэля был Марк Меерович, знаменитый еврейский писатель, писавший на идише. Когда Наташа закончила читать, Даниэль сказал ей, что публиковать нужно.