Сергей Капитонов - Юридический парадокс государства

Идея построения правового государства воспринимается нашими российскими умами как безальтернативная. Повсеместно выражаемое общественное мнение уже сформировало отчетливые контуры стандарта представлений о способе ее реализации.

Вкратце эти представления можно свести к тому, что условием развития демократии общества и свободы личности является создание нормативного частокола, отгораживающего и тем самым защищающего каждого от всего и от всех. Образно говоря, всякий культурный россиянин обязан отчетливо себе представлять, что лишь облачившись в плотный правовой кокон, куколка демократических ожиданий воспарит наконец-то бабочкой подлинной свободы физического и юридического лица. И исключений здесь быть не должно. Не выпадают здесь из общего ряда в большинстве своем и коллеги-юристы. Причем как теоретики, так и практики. Достаточно обратить внимание на то, что осуществление профессионального представительства обеих сторон в публичном судопроизводстве посредством адвокатов – практически реализованная юридическая перспектива.

Упомянутые явления тесно соседствуют с расширением правовых специализаций студентов-юристов и появлением множества факультетов и кафедр государственного и муниципального управления в неюридических по своему профилю учебных заведениях. Все вроде

бы логично: зачем гражданам нашего государства самим беспокоиться о собственном юридическом благополучии по-дилетантски и со всеми вытекающими из этого последствиями, если за это готовы взяться профессионалы? Ну, а коль скоро потребность назрела, естественны, во-первых, увеличение количества полезных в правовом государстве специалистов, а во-вторых, конкретизация полей их профессиональной деятельности. Что же здесь парадокс, способный привлекать внимание исследователя-юриста?

Начнем с примера. Сегодня наименование «институт (или факультет) государства и права» является практически синонимом наименования «юридический институт» (или факультет). Юриспруденция – область соответствующих специальных знаний навыков и умений, разумеется, специализированных по предмету и методологии. Но в стенах этих юридических по сути заведений не только прижились, но укоренились и процветают неюридические специальности. Почему?

Почему, например, юрист, изначально нацеливаемый на получение юридических познаний о государстве, обратился вскоре в юриста-менеджера, а затем и вовсе – в менеджера?

Менеджмент хорош в виде формы профессиональной квалификации и инструмента, проявляющего таковую. Средствами менеджмента достигается упорядоченность. Достижение упорядоченности – область, кажется, тесно соприкасающаяся с областью нормирования. И отсюда совсем недалеко до юриспруденции. Но границей, непреодолимо разделяющей юридическое государствоведение и менеджмент, выступает его нацеленность на обеспечение преференций для конкретной организации.

Смыслом деятельности менеджера предстает создание внутриорганизационных отношений между людьми, необходимых ей для извлечения прибыли и победы в конкурентной борьбе. Даже если оставить за пределами внимания конкуренцию и допустить какую-то возможность приравнивания прибыли и пользы, как мириться с обращенностью организующего начала внутрь упорядочивающего какой-то процесс коллектива? Ведь концентрация на собственном благополучии специалистов и руководителей государственного аппарата не что иное, как предпосылка коррупции.

Почему тогда государство фактически идентифицируется с обеспечиваемой средствами менеджмента организацией, и даже не рассматривается в качестве юридического по своей природе феномена? Ссылка на образовательные стандарты вряд ли является аргументом не только в научном, но и просто в профессиональном споре. Разумеется, речь идет о споре не как о способе подчеркивания собственной индивидуальности, а как о способе поиска лежащей в пределах именно юридического познания истины.

Право – феномен юридический. И это утверждение, пока во всяком случае, сомнениям не подвергается. Тогда почему не совсем юридической и даже совсем не юридической предполагается система координат, в которой оно существует? Речь идет, само собою, о государстве. Феномене, прежде всего, юридическом в своей сущности. Хотя исследовать этот феномен можно и с позиций какой угодно науки. Это утверждение уже получило некоторые аргументы, которые постепенно будут развиты и получат новые доказательства. Пока ограничимся привлечением образа-аналогии. Представим себе, например, что стало бы, если бы безопасности дорожного движения мы добивались лишь посредством написания понятных и строгих правил и установлением отчетливо и однозначно воспринимаемых дорожных знаков. Но при этом мы совершенно не интересовались хотя бы тем, кто, как и из чего строит дороги и транспортные средства. И как подготовлены те, кто этими транспортными средствами управляют? Но не является ли предлагаемый прием фокусом, облегчающим подмену термина? Ведь правила и знаки – это одно, а транспортные средства и лица, ими управляющие, как и дороги, – совсем другое. Не следует ли из этого, что право и государство, как явления объективной реальности, пребывают в разных познавательных и профессиональных плоскостях? Нет. Если рассматривать комплекс правил и знаков как совокупность взаимодействующих ориентиров, системным качеством которой является безопасность дорожного движения. Да при этом не забыть, что сами эти ориентиры – отнюдь не аналог механизма обеспечения упоминаемого системного качества, которое в рамках этих ориентиров надо еще и как-то удерживать. Ну вот, мы наконец-то заговорили о государстве как о механизме и удерживании, как о необходимости. И сразу вспоминается:.. государство, есть машина для… принуждения… подавления… А ведь принуждение и подавление есть самые что ни на есть первые враги демократии. Справедливы ли после этого призывы к повсеместному сокращению влияния государства и сплошной менеджеризации современной российской государственности? Пожалуй, при означенной трактовке государства, – да.

А если продолжить представлять себе государство в качестве сочетания жизненно важного пространства, жизненно важных ресурсов и жизненно важных интересов? Причем прежде всего и для всех нас. Тогда получается совсем наоборот. Выделенные признаки, пожалуй, и являются одновременно основными ориентирами приемлемого для всех нас правопорядка, и нуждаются в мощном поддерживающем их механизме. Уже потому, что лишенный этих признаков правопорядок способен мешать жить всем нам. И это, пожалуй, один из основных парадоксов правопорядка. Ну хотя бы потому, что эти ориентиры, как и весь правопорядок, нужны всем нам вместе и никому в отдельности. Имеет смысл еще раз подчеркнуть, что правопорядок понимается здесь как некое соотношение реального и нормативно предлагаемого социально значимого поведения людей. Сердце такого механизма – государственное гарантирование власти, понимаемой здесь как феномен обращения избирательского доверия в обязательный закон. В этом случае государственное гарантирование власти, – решающее условие обеспечения правопорядка, сиречь обязательного исполнения закона.