Анатолий Козлов - Единичные и множественные преступления

Единственное, в чем мы не согласны с позицией В. Песлякаса, – это признание им промысла не множественностью преступлений, а единичным продолжаемым преступлением. [330] Там же. Правда, в подобном он не был одинок. [331] Куриное Б. А. Научные основы квалификации преступлений. М., 1976. С. 169; Караев Т. Э. Указ. соч. С. 39–40 и др. Однако другие сторонники анализируемой позиции подходили к вопросу двояким образом: если промысел был отражен в законе в качестве квалифицирующего обстоятельства, то он признавался разновидностью множественности; если же он представлял собой конструирующий вид преступления признак, то в таком случае он признавался единичным преступлением. Мнение Б. А. Куринова, Т. Э. Караева и др. является необоснованным, поскольку одну и ту же категорию уголовного права – отраженную в законе множественность преступлений (промысел) они толковали различным образом в зависимости от ее местонахождения в норме, что, по существу, разрывало закон и реальность. В этом плане В. Песлякас, критикуя такой подход и признавая промысел всегда единичным преступлением, был более последовательным. Тем не менее, думается, сторонники отождествления промысла и продолжаемого преступления были не правы, поскольку они не увидели тонкого различия между данными категориями, заключающегося в характере общей цели, которая присутствует в них обеих, однако представлена в них различным образом: в продолжаемом преступлении, на наш взгляд, общая цель всегда должна быть конкретизирована по объему, структуре, размеру, стоимости, тогда как при промысле она может носить обобщенный, размытый, рассчитанный на неопределенный срок характер.

Таким образом, промысел является субъективной категорией, характеризующейся следующим. Полная в одном или нескольких направлениях антисоциальная ориентация сознания виновного. В сознании лица происходит полная деформация социальных ценностей одного или нескольких направлений; данная деформация признается субъектом личностным благом при осознании того, что данное благо входит в противоречие с общепризнанным в социуме положением вещей.

На этом фоне у лица возникает жесткая постоянная антисоциальная установка, при которой лицо создает или использует любой удобный момент для совершения преступления. В определенной степени при промысле сознание лица всегда готово к противоправному поведению того или иного направления; преступное поведение становится привычкой сознания. Данная готовность является всепоглощающей, доминирующей на грани фобии; отсюда очень важно для психиатров точно вычленить сознание лица, когда фобии еще не возникает. При этом несущественно, связана ли эта готовность с корыстными устремлениями или с удовлетворением иных деформированных потребностей.

Мотив действия в антисоциальном направлении становится доминирующим на грани навязчивой идеи. Побуждение к действию в данном направлении реализуется всегда или почти всегда при наличии удобного момента.

Цель будущего поведения является общей, т. е. лицо понимает, что преступное поведение будет им осуществляться и позже, возможно, всегда. При этом ощущение общности преступного поведения может возникать у лица либо на момент целеполагания по первому преступному акту либо в связи с последующими преступными актами. Общая цель при промысле является неопределенной, неконкретизированной ни по количеству потерпевших, ни по объему вреда; единственно конкретизированным может быть только качество вреда (например, для лица с корыстными устремлениями, как правило, являются безразличными половые устремления), хотя соединение в сознании нескольких объектов посягательства вполне возможны (удовлетворение половой страсти через убийство потерпевших).

Все это свидетельствует о крайней степени выраженности сознательной антисоциальной направленности личности, которая выражается в возможной неисправимости лица. [332] Подробнее см.: Козлов А. П. Механизм построения уголовно-правовых санкций. Красноярск. 1998. С. 252–258. О реальной неисправимости при промысле говорить пока сложно, поскольку к лицу еще ни разу не были применены меры социального воздействия.

Максимальная антисоциальная направленность личности проявляется и в вине. И здесь ситуация несколько усложняется. Дело в том, что всех привычных преступников можно разделить на две группы. Первую из них составляют лица, характеризующиеся промыслом с холодным расчетом, когда преступной деятельностью лицо занимается полностью осознанно (пример с карманным вором), когда подходы к оценке промысла и его социальной значимости весьма однозначны – более высокая ответственность за промысел. Вторую группу составляют лица, которые, с одной стороны, характеризуются вменяемостью на грани невменяемости, т. е. с очевидно асоциально актуализированным, в определенной степени, деформированным сознанием, когда лицо не в полной мере может руководить своими поступками в определенном направлении; но, с другой стороны, асоциальной направленностью на совершение множества преступлений, наличием единства умысла, связывающего эти преступления в некую общность. Все это требует, с одной стороны, внимательного отношения психиатров по установлению вменяемости и смягчения ответственности, а, с другой стороны, усиления социальных мер воздействия в связи с неисправимостью лица. Вот эту двуединость реакции на промысел в анализируемом варианте судебная практика должна четко отслеживать.

В соответствии с субъективными характеристиками будет выглядеть и определение промысла: это последняя (крайняя) ступень повторности, при которой существуют единство умысла на совершение преступлений и связывающая их неопределенная общая цель, максимальная субъективная взаимосвязанность преступлений и чрезвычайно высокая антисоциальная направленность сознания виновного, характеризующие степень его возможной неисправимости.

Вполне понятно, что промысел в качестве разновидности проявления повторности и, соответственно, множественности преступлений должен касаться всех видов преступлений или, по крайней мере, не должно иметь законодательных ограничений; иными словами, должен быть всеобщей уголовно-правовой категорией. Однако объективное представление о промысле не позволяло применять его за пределами имущественных преступлений или преступлений, связанных с таковыми, что создавало еще одно препятствие на пути применения промысла как уголовно-правовой категории. Промысел как субъективная категория устраняет этот недостаток, поскольку устойчивость сознания, привычка к совершению преступлений может быть соотнесена с различными видами преступной деятельности, не обязательно связанными с наживой. В результате промысел становится реально всеобщей уголовно-правовой категорией, для которой объективная «добавка» в виде достижения материальной выгоды, основного или дополнительного материального источника существования теряет свой смысл применительно к промыслу вообще и продолжает оставаться актуальным относительно промысла, носящего имущественный характер.