Михаил Шаргородский - Избранные труды

Надо сказать, что в 60-70-е годы научный, да и просто человеческий авторитет М. Д. Шаргородского был столь велик, что любая публикация ученого вызывала неизменный интерес у широкой научной и студенческой общественности.

Скончался Михаил Давидович Шаргородский 31 августа 1973 г. и похоронен в поселке Комарово, недалеко от могилы Анны Андреевны Ахматовой.

*

Научное наследие М. Д. Шаргородского очень велико. За годы жизни им было опубликовано 12 монографий и более 230 других работ по различным проблемам уголовного права и криминологии, теории права, международного уголовного права, в том числе 27 работ, переведенных на иностранные языки (немецкий, польский, болгарский, венгерский, румынский, чешский, албанский, китайский, монгольский). О широте научных интересов М. Д. Шаргородского некоторое представление дает библиографический список его основных работ в области уголовного права, приведенный в конце настоящего сборника.

В сборник избранных работ М. Д. Шаргородского в области уголовного права включены фрагменты трех крупнейших монографий ученого – «Уголовный закон», «Преступления против жизни и здоровья» и «Наказание по уголовному праву эксплуататорского общества», а также две главы из «Курса советского уголовного права». Почти полностью публикуется монография «Наказание, его цели и эффективность» (1973 г.) за исключением последней главы «Цели наказания в буржуазном уголовном праве и его эффективность». Публикуется также ряд теоретических статей М. Д. Шаргородского по проблемам, не потерявшим своей актуальности.

Все тексты приводятся без каких-либо купюр по идеологическим соображениям и без комментариев. М. Д. Шаргородский убежденно стоял на позициях материалистической диалектики. Современного читателя, возможно, покоробит достаточно частое цитирование автором высказываний «классиков марксизма-ленинизма», решений партийных съездов, не всегда обоснованная критика «буржуазного» уголовного права. Но не следует забывать, в какие времена писались эти работы. И вся эта «идеологическая шелуха» не может затмить научную прозорливость автора, глубину высказанных им идей, представляющих не только исторический интерес.

С Михаилом Давидовичем Шаргородским судьба свела меня в далекие сороковые годы теперь уже прошлого века. Впрочем, выражение «судьба свела», по-видимому, не очень уместно, поскольку в те годы я был желторотым юнцом, пришедшим в Университет прямо со школьной скамьи, а Михаил Давидович, хотя ему было немногим более сорока лет, известным ученым, за плечами которого и нелегкие предвоенные годы, и Отечественная война, в которую ему довелось выполнять тяжкие во всех отношениях обязанности члена военного трибунала одного из воинских соединений.

В те годы, когда Михаил Давидович по праву занял в Университете место заведующего кафедрой уголовного права, он был подвижен, как ртуть, и если бы не обильная проседь в его пышной в то время шевелюре, его легко можно было бы принять за студента.

Хотя залпы Отечественной войны и отгремели, к первому послевоенному десятилетию с полным основанием можно отнести данную Давидом Самойловым характеристику сороковых годов как роковых. Не будем забывать, что именно на это десятилетие падает и «охота за ведьмами», выразившаяся в позорном постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград» и последовавшей вслед за этим разнузданной травле Ахматовой, Зощенко, многих других известных представителей творческой интеллигенции, и борьба с космополитизмом, которая прошлась по Университету железным катком, и «ленинградское дело», которое опять-таки обернулось для Университета невосполнимыми потерями, и «дело врачей», и многое другое, что отнюдь не прибавило чести нашему Отечеству и оставило рубец в сердцах и душах миллионов людей, которым довелось жить и работать в это страшное время. Таким незаурядным личностям, как Шаргородский с его неуемным общественным темпераментом, желанием занимать активные жизненные позиции, приходилось особенно нелегко. Без преувеличения можно утверждать, что они оказались между Сциллой и Харибдой. В отличие от юнцов, которых пьянил терпкий вкус победы, Шаргородский все видел и все понимал, а потому постоянно находился перед дилеммой: как сохранить чувство собственного достоинства, совестливость, способность к творчеству и, вместе с тем, как вести себя, чтобы не быть раздавленным чудовищной машиной подавления и террора, которая в любой момент могла обрушиться на каждого. По большей части ему это удавалось (не берусь судить, с помощью какого миноискателя), хотя «подрыв на мине», но, Слава Богу, в более поздний и менее опасный период, все же произошел.

В дискуссиях, которые, как это ни парадоксально, происходили в то время на факультете, да и в Университете довольно часто, Шаргородский занимал, насколько это было возможно, четкие гражданские позиции и выступал рука об руку с такими выдающимися учеными старшего поколения, как А. В. Венедиктов, С. И. Аскназий, Я. М. Магазинер, В. М. Догадов и другими. Могу засвидетельствовать, что мэтры, хотя и старше Шаргородского почти на двадцать лет, а то и более, испытывали к нему неизменное уважение и относились к нему с полным доверием. В известной мере Шаргородский, будучи членом партии и нередко входя в состав партийных комитетов, служил для них, в большинстве своем беспартийных, своего рода прикрытием. Шаргородский эту нелегкую миссию нередко с успехом выполнял. Это было далеко не просто, поскольку псевдоученых, которые с особым рвением искали идеологическую заразу, дабы лишний раз заявить о себе и выслужиться перед начальством, и на факультете, и в юридическом институте, где Шаргородский также преподавал, всегда хватало.

Особенно памятны нешуточные бои на почве борьбы с космополитизмом, а также дискуссия о пределах общих понятий в праве, навязанная научному сообществу блюстителями чистоты марксистско-ленинской методологии, которые на самом деле боролись за выживание, избрав для этого далеко не лучшие средства. Шаргородский во всех этих баталиях вел себя достойно – ни на кого не «катил бочки», признавал допущенные промахи и ошибки (без этого в то время обойтись было нельзя, иначе могли обвинить в неискренности перед партией), но делал это, давая понять, что действует в состоянии крайней необходимости, не унижая ни себя, ни других. Когда я слушал его выступления, нередко думал: какой он умница! По-видимому, то же испытывали и многие другие. А это значит, что его выступления достигали цели.