Сергей Шоткинов - Преступность в крупных городах Восточной Сибири

До сих пор во всех исследованиях по данной теме превалировал взгляд: «социальное» через «географическое». На это указывает, в частности, А. И. Долгова, говоря о том, что «при изучении территориальных различий преступности и их причин не снимается необходимость учета специфики преступности на общесоциальном и социально-групповом уровнях, а также в разрезе основных сфер общественной жизни». [20] См.: Территориальные различия преступности и их причины. С. 5. Географические особенности того или иного региона при этом учитываются исключительно как дополнительные, неосновные. Они не проявляются в чистом виде, выступают не сами по себе, а как часть интегрированной совокупности всех социальных факторов. Тем не менее они не поглощаются полностью общественным, продолжая свою жизнь в территориальной специфике социального, будучи одной из причин ее возникновения и формирования. «Географическое – носитель социального», – утверждают Л. И. Спиридонов и А. А. Лепс. [21] См.: Спиридонов Л. И., Лепс А. А. Теоретические вопросы изучения территориальных различий в преступности // Учен. зап. Тартуского госуниверситета. Тарту, 1985. Вып. 725. С. 4 и сл. Этот тезис подкрепляется ими тем, что нельзя одними особенностями географического положения объяснить различие образов жизни и типов личности жителей разных регионов России. Специфика общественной формы отчасти объясняется и особенностями той территории, на которой эта форма возникла и развивалась. Следует заметить, что последнее предположение в известной мере противоречит сказанному ими выше.

Обозначая новую грань этой действительно сложной проблемы, следует сразу же определиться: а что же именно будет пониматься нами в дальнейшем под географией преступности? Нелишним в этой связи будет упомянуть, что подобного рода наименование не принадлежит отечественной криминологической науке. Российские криминологи и их коллеги из стран СНГ и Восточной Европы говорят о территориальных различиях преступности, что вполне объяснимо, ибо последние можно отнести к теории криминологической детерминации и считать их частью этой теории. Назвав же территориальные различия преступности географией преступности, мы тем самым, по сути, обособляем это направление криминологических исследований, наделив его самостоятельным предметом, и придаем ему некую самостоятельность, разумеется, в рамках криминологии в целом. Исключением здесь является, пожалуй, лишь работа А. А. Габиани и Р. Г. Гачечиладзе, в названии которой прямо говорится о географии преступности. [22] Габиани А. А., Гачечиладзе Р. Г. Некоторые вопросы географии преступности. Однако, по сути, и в ней речь идет лишь об опосредованном влиянии географического на социальное, в том числе и на преступность. [23] Габиани А. А., Гачечиладзе Р. Г. Некоторые вопросы географии преступности. С. 14–16. Думается, что такой подход не случаен. Как известно, криминология в России не была самостоятельно оформившейся, обособленной наукой до 60-х гг. XX столетия. Этому способствовали различные исторические, политические, социоэтнические, экономические и другие факторы. Начиная же с 60-х годов XX в. криминология считалась (и считается некоторыми специалистами) неким ответвлением уголовного права, имея при этом самостоятельный и явно несхожий с уголовно-правовым предмет исследования. Будучи, таким образом, наукой социально-правового плана, т. е. гуманитарной, криминология не могла избежать значительной степени заидеологизированности. Это отразилось практически на всех составляющих ее предмета: классовый характер преступности, ее дальнейшее «отмирание», личность преступника – деклассированный элемент, ведущая роль КПСС в предупреждении преступности и т. п. Разумеется, вопросы детерминации преступности также разрешались исключительно с классовых позиций. Этим в большей степени и объясняется некое единообразие подхода к выявлению причинного комплекса преступности.

Выше нами говорилось о разнообразных подходах к научной природе криминологии. Что касается причин и условий такого социального явления, как преступность, то здесь, бесспорно, показателен американский подход. Множество теорий, посылок и мнений, с одной стороны, как бы затрудняют «высвечивание» истинных причин и условий совершения преступлений, с другой стороны, вероятно, именно при помощи самых разнообразных точек зрения, порой взаимоисключающих, и можно определить: а что же есть истинная причина конкретного преступления или группы преступлений и что есть истинные условия, которые совершению его (их) способствовали? [24] См.: Иншаков С. М. Указ. соч. С. 223–271 и др.

Поиск же причин и условий преступности в целом, на так называемом глобальном, всеобщем уровне, бесспорно, представляется необходимым, но далеко не законченным. Тому множество примеров. Это и участившиеся в последние 10–15 лет серийные убийства, в том числе на сексуальной почве, и коррумпированность власти, и дикая, ужасающая жестокость преступлений на бытовой почве. Заметим, что все эти преступления совершаются самыми обычными людьми: не обездоленными во всех отношениях дегенератами, а вполне благополучно социализированными личностями, имеющими семью, дом, работу, друзей, а в случаях коррупции – так речь вообще идет о преуспевающих политиках и чиновниках. Так что же: сведем причины всех этих преступлений к искажению так называемого общественного сознания? А условия – к невыплате заработной платы и незапертой форточке? Вероятно, все это имеет место, но на уровне индивидуальном, единичном, что же касается масштабов города, области, региона, страны – причины, думается, недостаточно обозначить лишь как девиации. Пока эта проблема, на наш взгляд, остается открытой.

Советская криминология, как мы выяснили, не уделяла достаточного внимания учению о географии преступности. Термин этот, будучи введенным в обиход отечественной науки лишь в 80-е годы, еще не имеет однозначного толкования. Зарубежные же криминалисты понимают под географией преступности самостоятельное направление криминологических исследований, занимающееся проблемами пространственно-временного распределения преступности в мире, отдельно взятом государстве, его частях или административно-территориальных единицах. Такое определение, в частности, дает географии преступности немецкий криминолог Г.-Й. Шнайдер. Он же определяет так называемую экологию преступности – учение о взаимодействии среды, климата, природного ландшафта, растительного и животного мира, структуры строительства, с одной стороны, и преступности – с другой. Под топографией преступности он понимает виктимо- и криминогенность конкретного объекта: здания, квартиры, улицы, сквера и т. д. [25] См.: Шнайдер Г.-Й. Указ. соч. С. 201–202.