Сергей Шоткинов - Преступность в крупных городах Восточной Сибири

Выше упоминалось о превалировании подхода к изучению социального через географическое. При этом географическое расположение региона рассматривается лишь как особенность проявления социальных противоречий, т. е. как обстоятельство, относящееся к характеристике «причин причины» преступности, с одной точки зрения, или к характеристике самих причин преступности – с точки зрения многофакторного подхода.

Исходя же из посылки о неопределенности общей причины преступности, не отдавая приоритета социальному или биологическому в детерминации преступности, следует, вероятно, поставить вопрос об определении географического через социальное в общих чертах. Разумеется, речь идет не о географии в чистом виде, но о географии преступности, которую также можно именовать (о чем мы указывали выше) геокриминографией(с позиций описательного подхода) или геокриминологией(с позиций общетеоретических). Предмет подобного рода научного направления был определен нами ранее, исходя из него, было дано определение географии преступности. Таким образом, мы пытаемся определить геокриминологическое через социальное. Под социальным в широком смысле понимается совокупность экономических, культурных, этнических и других факторов, естественных природных особенностей страны (региона), взятых на определенном пространственно-временном отрезке, через изучение которых мы выявим их влияние, с одной стороны, на показатели уголовной статистики конкретного региона и на преступность в России в целом – с другой стороны. Предвидя возможные обвинения и упреки в связи с кажущимся расширением нами понятия науки географии, оговоримся, что понятие это – многомерное. Существуют и экономическая география, и социальная, и политическая, и климатологическая, и ландшафтная. Нами же в наименовании «география преступности» термин «география» употребляется для более точного определения направления нашего исследования, не претендуя на освещение какого-то одного из видов собственно географической науки. Думается, введение в научный обиход терминов «геокриминология» и «геокриминография» было бы в большей степени удачным, ибо это позволило бы избежать некоей двусмысленности в понимании предмета подобных исследований.

Исследования в данной области ведутся, преимущественно, в одной плоскости. Либо за основу берется один тип населенного пункта (И. П. Портнов, Г. И. Забрянский), ряд регионов (субъектов) России и бывшего СССР, отобранных по определенному признаку – географическое положение, уровень экономического развития, показатели преступности и др. (А. И. Долгова), либо преступность исследуется сугубо на локальном или региональном уровне – в рамках одной союзной республики, одного субъекта РФ (А. А. Гобиани, Р. Г. Гачечиладзе, Э. Э. Раска). [34] См.: Портнов И. П. Указ. раб. С. 72 и сл.; Забрянский Г. И. Криминологические проблемы села; Габиани А. А, Гачечиладзе Р. Г. Некоторые вопросы географии преступности; Раска Э. Э. Процедуры территориального исследования социальной обусловленности преступности // Учен. зап. Тартуского госуниверситета. Тарту, 1985. Вып. 725. С. 34–63. Результатом этого являются многочисленные попытки объяснения территориальных различий преступности с позиций общесоциальных причин и условий. Действенного же механизма профилактической деятельности именно в этой сфере пока не предложено. Подобного рода ситуация вполне объяснима, учитывая то, что до недавнего времени глобализация выводов, явившихся результатом исследования территориальных различий преступности, была бы явно осуждена с официальной точки зрения.

Под глобализацией выводов следует понимать выявление общих геокриминологических закономерностей, как-то: соотнесение степени криминальной пораженности региона (субъекта, административно-территориальной единицы) и оценки его криминогенности с его территориальной расположенностью. На основе этого соотношения, на наш взгляд, возможен вывод прогностического характера о высокой потенциальной способности отдельных регионов к самовоспроизводству преступности и об активном порождении населением данных регионов криминальных элементов из своей среды. Как показывают данные официальной статистики МВД России за период с 1991 по 2001 г., в отдельных регионах страны (субъектах) криминологическая ситуация однозначно свидетельствует о постоянном росте количества преступлений. Хотя в 2001 г. прирост преступности по тем же официальным данным несколько снизился, продолжал он снижаться и в первом полугодии 2002 г., однако величины коэффициентов интенсивности преступности сильно различались. В отдельных регионах порой в 3–5 и даже в 10 раз! Причем тенденция этого криминального «разброса» постоянна на протяжении последних 10 лет. [35] См.: Преступность и правонарушения (1995–1999). Стат. сб. М., 2000; Преступность и правонарушения (1996–2000). Стат. сб. М., 2001; Состояние преступности в России за 2001 г. М., 2002. В отдельных субъектах РФ наблюдается некое «колебание» кривой преступности, но уровень и состояние ее, тем не менее, превышают, подчас резко, среднероссийские показатели и показатели других регионов. Разумеется, речь идет о данных официальных, без учета естественной и искусственной латентности, которая по оценкам самих экспертов МВД достигает 300 %, [36] Преступность в России. Аналитическое обозрение Центра комплексных социологических исследований и маркетинга. М., 1997. Вып. 1–2. С. 29–30. а по оценкам независимых экспертов (В. В. Лунеев и др.) – 900 % [37] См.: Лунеев В. В. Контроль над преступностью: надежны ли показатели? // Государство и право. 1995. № 7. от числа зарегистрированных преступлений. Но даже официальные данные, несмотря на их очевидную неполноту, позволяют сделать упоминавшийся выше вывод о перерастании преступности в отдельных регионах из негативного социального общественно опасного, но все же контролируемого государством явления в мощнейшую разрушительную силу, некий социальный организм, стремящийся подчас встать на одну ступень с государственной властью или вовсе заменить ее. Недавние события в Иркутской, Кемеровской, Свердловской областях, Красноярском крае – тому яркое подтверждение. [38] Речь идет о попытках прихода к власти в регионах внешне легитимными способами преступных «авторитетов» – лиц, неоднократно судимых за тяжкие преступления: Быков – в Красноярске, Коняхин – в Ленинск-Кузнецком и др. См. также: Фомина Л. Некоронованный король показал свою власть и силу // ВСП. 2002. 12 марта; Бегагоина Л. Мафия живет и побеждает // ВСП. 2002. 26 февр. Безусловно, следует заявить о своеобразном криминальном насыщении отдельных регионов РФ, и, вопреки предположению В. В. Лунеева, сделанному относительно преступности на общемировом уровне, российская преступность явно не спадает, а как бы «перенасыщается», переходя на качественно иной уровень, видоизменяясь и маскируясь. [39] Лунеев В. В. Тенденции преступности: мировые, региональные, российские // Государство и право. 1993. № 5. Потому-то и выглядят неубедительными выводы о том, что территориальные различия преступности – суть частность, продукт некоей социально-экономической недоработки государства, что они в целом «не оказывают сколько-нибудь значительного влияния» на состояние преступности в стране. В частности, чего стоят утверждения о всеобщем товарно-продовольственном дефиците и степени его в отдельных регионах как об одной из важнейших детерминант преступности в этих регионах. [40] См. напр.: Территориальные различия преступности и их причины, и др. Сейчас, как известно, дефицита как такового не существует, но темпы роста и уровень преступности отнюдь не уменьшились, а, напротив, возросли. И такие примеры можно продолжить.