Ирина Алебастрова - Конституционализм как правовое основание социальной солидарности. Монография

Данный вектор развития естественно-правовой концепции чрезвычайно упрочился в раннеиндустриальный период благодаря усилиям ряда английских (прежде всего Дж. Локка) и немецких (С. Пуффендорфа, К. Томазия, Г. В. Лейбница, К. Вольфа) мыслителей, а особенно – французских просветителей, среди которых самым крупным представителем естественно-правовой школы, безусловно, является Ж. Ж. Руссо (1712–1778). Руссо придал естественно-правовому учению характер законченного революционного радикализма. Он требовал, чтобы в государстве каждый человек сохранял максимально возможную в обществе свободу (которую он, правда, считал в результате заключения общественного договора уже не естественной, а гражданской 190), представляющую собой «наибольшее благо, которое должно быть целью всякой системы законов» 191. Важнейшими средствами обеспечения свободы он считал принятие законов только посредством голосования граждан и установление постоянного контроля со стороны народа над действиями власти. В этом проявляется суверенитет народа, который не может причинить вред никому из граждан по отдельности, ибо «невозможно, чтобы организм захотел вредить… своим членам» 192. Такова центральная идея «Du contrat social», которая благодаря увлекающему энтузиазму автора явилась могущественной силой во время революционной борьбы в Новое время и сохраняет огромное влияние на конституционное сознание и содержание конституций до сих пор.

Как видно, естественное право во взглядах мыслителей позднего Средневековья и Нового времени является более чем требованием лучшего законодательства: оно представляет собой прежде всего протест личности против государственного абсолютизма. Именно эти воззрения получили конституционное оформление, а незыблемость прав человека до сих пор считается основополагающим принципом конституционализма. Наиболее ярко данный принцип выражен во второй статье Декларации прав человека и гражданина Франции 1789 г.: «Целью всякого политического объединения является сохранение естественных и неотчуждаемых прав человека».

Укоренение идеи свободы и достоинства личности происходило не только под влиянием абстрактных воззрений лучших умов человечества, но и было обусловлено явлениями практического характера: вклад в данный процесс внесли и борьба феодалов с монархами за свои привилегии, и отстаивание самоопределения в сфере духовной жизни и совести в период Реформации, и существование средневековых городов с их укладом, основанным на доминировании индивидуального труда и индивидуальной ответственности за его качество, преобладании горизонтальных отношений над вертикальными. По мнению российского исследователя А. Г. Кибальника, городское право как право равноправных людей, не разделенных на сословия, – это первый реальный шаг к обретению свободы личности 193.

В связи с рассмотрением принципа естественного происхождения прав и свобод следует отметить то кажущееся на первый взгляд парадоксальным обстоятельство, что в некоторых конституциях первой волны права и свободы человека, считавшиеся целью их принятия, тем не менее почти не получили отражения. Например, в первоначальном тексте Конституции США 1787 г. нет ни одной статьи, специально посвященной правам и свободам. Мало положений о правах и свободах было, например, и в первоначальном тексте Конституции Королевства Норвегия 1814 г. Такой подход кажется парадоксальным лишь на первый взгляд. Права не фиксировались авторами конституций намеренно. Такая фиксация считалась скорее вредной, чем полезной: права человека не признавались входящими в сферу позитивного права. В силу их естественного характера они считались надпозитивными, надконституционными. Они не записывались в конституциях, дабы не создавалось ложного впечатления, что таким же легким росчерком пера, каким авторы конституции внесли то или иное право в каталог позитивных прав, они могут, вычеркнув его, соответствующее право отменить 194. Задача конституций состоит не в том, чтобы записать каталог прав и свобод (тем более что все права никаким писаным каталогом охватить невозможно; мало того, относительно перечня даже важнейших из них среди приверженцев данной концепции согласия никогда не было, а раз это так, то стоит ли приниматься?), а в том, чтобы их гарантировать и определить их необходимые пределы. Именно в этом смысле отцы-основатели Конституции США оценивали ее как билль о правах, несмотря на отсутствие в ней специальных статей о правах и свободах 195.

В тех конституциях первой волны, где права и свободы человека провозглашались, отражение получали лишь те из них, которые были напрямую связаны с их главной задачей: обеспечением личной свободы, образующей квинтэссенцию естественно-правовой концепции. Это гражданские (личные) права, а также право собственности, имеющие, согласно господствующим воззрениям того времени, естественную природу (что получило отражение в ст. 2 Декларации прав человека и гражданина Франции) и устанавливающие пределы вмешательства в жизнь человека со стороны кого бы то ни было, прежде всего – государства, а также политические права, обеспечивающие контроль населения над государственной властью с целью не допустить ее произвола и вторжения в частную жизнь. Таким образом, включение политических прав в конституции первой волны – несмотря на то, что они не имеют естественной природы, объясняется тем, что без политических прав права личные, являющиеся для человека самоценными, оставались бы мертвой буквой. Иначе говоря, политические права являются гарантиями личных прав, удерживая власти от произвола. Именно это имел в виду выдающийся английский правовед У. Блэкстон (1723–1780), обосновавший еще в XVIII в. необходимость включения в число конституционных именно личных и политических прав. При этом личные права он характеризовал как абсолютные, а политические (а также некоторые другие, например право ношения оружия) – как относительные, т. е. подчиненные, вспомогательные 196.

Воплощение в конституциях первой волны естественной концепции прав человека сыграло неоднозначную роль для укрепления и развития в обществе начал социальной солидарности. С одной стороны, провозглашение и гарантированность личных (а в качестве их гарантий и в меньшей степени – политических) прав, признание равноправия всех граждан, безусловно, означали по факту (будучи вызванными сложным комплексом причин, включавших добровольные и вынужденные меры) проявление в той или иной степени солидарности новой политической и экономической элиты с населением. При этом в наибольшей степени такая солидарность охватывала сферу личных, считавшихся естественными прав: признание личных прав и равноправия в личной и экономической сферах было актом величайшей солидарности всего населения, особенно с самым угнетенным и эксплуатируемым его слоем – крестьянством. Действительно, идея солидарности логически вытекает из принципов свободы личности и равноправия людей потому, что данные принципы, признанные универсальными, логически неизбежно предполагают взаимное признание и ответственность членов общества друг за друга: люди обязаны принимать друг друга свободными, чтобы быть взаимно справедливыми и не истребить друг друга 197.