Александр Чучаев - Уголовно-правовые проблемы охраны власти (история и современность). Монография

В дореволюционной литературе по вопросу отграничения оскорбления, совершаемого путем насильственного действия, от сопротивления власти не существовало единой позиции. Их объединяло одно: все авторы считали, что разграничение следует проводить по содержанию и интенсивности насилия. Например, А. Лохвицкий писал, что обида действием может состоять и в ударе, «но удар этот не должен быть тяжелый. Если кто-нибудь ударяет рукою по лицу, или слегка хлыстом – это, по понятиям общества, обида, потому что в этом действии не видно у причинившего его никакого намерения, кроме намерения оскорбить. Но если его бьют сильно – это нанесение побоев; никто не считает здесь оскорбленной свою честь, никто не вызовет за это действие на дуэль» [378]. В. В. Есипов считал, что нанесение побоев «только тогда выходит за пределы обиды, когда оно сопровождалось нанесением увечий или ран…» [379].

В качестве критерия разграничения С. В. Познышев предлагал использовать такое понятие, как опасность насилия для жизни потерпевшего. По этой классификации побои не могли представлять опасность для жизни [380]. В принципе в этом же русле находились рассуждения Н. А. Неклюдова, по мнению которого «отличие обиды действием будет заключаться в том, что побои в обиде не подвергают опасности жизнь обиженного… и не имеют своим последствием болезни, лишающей его возможности труда и занятий» [381].

Кроме побоев к оскорблению представителя власти относились иные насильственные действия, например таскание за уши и волосы. Последние действия в том числе вменялись в вину крестьянину Кольченко, который в волостном правлении требовал от сборщика податей Алексейчика денег. Получив отказ, виновный обругал его, нанес пощечину и стал таскать за волосы [382].

Иными насильственными действиями также признавались хватание за одежду, различные части тела, бросание в чиновника каких-либо предметов. Так, Тиханов признан виновным в том, что схватил за шиворот полицейского надзирателя и со словами «пошел вон» оттолкнул его от себя [383]. Во время производства описи на квартире купца Кофмана последний грубо обругал судебного пристава Глаголева, а затем стал бросать в него грязное белье [384].

Несмотря на расширительное толкование насильственных действий, в дореволюционной литературе обращается внимание на то, что за пределами положений ст. 312 Уложения о наказаниях остались такие случаи посягательств на авторитет государственных органов, как различного рода оскорбительные выходки (обливание помоями, плевки и т. д.) и неприличные жесты. Последние в науке и судебной практике вообще относились к оскорблению словом («символические обиды»). Так, Правительствующий сенат в решении по делу Тихановского указал, что деяние виновного, выразившего телодвижением только грубое и оскорбительное предложение, обращенное к полицейскому надзирателю, а не намерение посягнуть на его личную неприкосновенность, составляет преступление, предусмотренное ст. 286 (оскорбление словом), а не ст. 285 Уложения о наказаниях (оскорбление действием) [385].

Н. А. Неклюдов писал: «Обида символическая есть оскорбление человека через посредство знаков и изображений, заменяющих собою слово и речь; но как слово говорится на воздух, на ветер, в пустое пространство, долетая до слуха человека лишь посредством колебания воздушных волн, не касаясь нисколько его тела, так и обида символическая, существенный признак которой заключается в том, что она видится, должна достигать зрения человека лишь через посредство световых волн, равным образом не прикасаясь его тела…» [386]. Возражая Н. А. Неклюдову, С. А. Цветков обоснованно отмечает, что телодвижения представляют собой самостоятельный способ передачи информации. Именно на этом свойстве зиждется выделение конклюдентных действий [387].

Ответственность по ст. 312 Уложения о наказаниях наступала в случае, если оскорбление наносилось чиновнику при исполнении или в связи с исполнением обязанностей по службе.

Согласно ст. 313 Уложения о наказаниях «кто ругательными или поносительными словами оскорбит чиновника, хотя не в присутственном месте, но однакож при исполнении им обязанностей службы или вследствие сего исполнения обязанностей его, тот … подвергается…». От предыдущего преступления это деяние отличается лишь одним – способом оскорбления; в силу прямого указания закона он может быть только словесным.

Криминалистами XIX в. предлагалась следующая классификация оскорбительных слов и выражений: 1) бранные или ругательные слова – мат, а также выражения, используемые исключительно для ругательств; 2) злословие или поносительные слова – суждения о нравственном достоинстве, способностях, образе жизни и деятельности лица безотносительно к какому-то определенному факту, голословно; 3) упреки и укоры, а также «слова нейтральные», однако высказанные в форме, выражающей презрение; 4) предложение принять участие в каком-либо деянии, противном правилам чести; 5) отзывы и суждения, приписывающие лицу качества, которыми оно не обладает, либо, наоборот, отрицающие наличие у него определенных качеств [388]. Из указанных характеристик в целом исходила и судебная практика. Так, по делу Шишкина Правительствующий сенат отметил, что в общеупотребительном значении «ругаться – значит или употреблять бранные и поносительные слова, или дерзко и язвительно насмеяться, с тем в обоих случаях намерением, чтобы бесчестить, позорить или унизить лицо, против которого употребляется тот или другой способ оскорбления. Низшая степень этого оскорбления, отличающаяся не качественно, а количественно, есть употребление против кого-либо неприличных выражений, т. е. выражений, несоответствующих принятым в обществе приличиям, или тем отношениям, в которых говорящее или пишущее лицо состоит к тому, к кому оно обращается» [389]. По другому делу слова виновного: «Господин судья, вы действуете пристрастно по делу П., потому что ходите к нему в гости и ездите на его плечах [390]; вы, г. судья, ходите пьяный и пьянствуете; хотя вы в должности мирового судьи, но вы человек безнравственный» – Правительствующим сенатом признаны оскорбительными и квалифицированы по ч. 1 ст. 313 Уложения о наказаниях [391].

В судебной практике словосочетание «обида словом» трактовалось широко, в его содержание включалось не только собственно словесное (вербальное) оскорбление, но и оскорбление в письме. Так, поручик Романовский написал товарищу прокурора [392]Одесского окружного суда Кобылкину письмо, в котором указал, что данное последним в мировом суде заключение по его делу «пристрастно и подло». Правительствующий сенат пришел к выводу, что исходя из общепринятого его значения слово «подлое» является ругательным. Хотя ст. 313 Уложения о наказаниях упоминает только оскорбления на словах, не подлежит сомнению, что она должна применяться и к случаям «оскорбления на письме», так как «эти два вида оскорбления не представляют существенной разницы, чтобы их нельзя было подводить под действие одного закона» [393].