Коллектив авторов - Принцип формального равенства и взаимное признание права. Коллективная монография

Именно такой подход к лицу, как известно, предлагается либертарной теорией права: «Специфика правового общения, – пишет Н. В. Варламова, – заключается в том, что это формальное, обезличенное, социально типичное взаимодействие, в котором люди выступают не во всем многообразии своих личностных проявлений, а лишь как носители определенных социально-правовых ролей … Субъектом права выступает человек в качестве абстрактного автономного лица (что и выражено в понятии «физическое лицо»), обладающего свободой воли и формально равного другим лицам…» 193.

За таким пониманием формального равенства стоит определенная – идивидуалистическая , неличностная – антропология , генеалогия, содержание которой в европейской правовой культуре связано с восприятием античного наследия. Характеризуя его специфику, А. Ф. Лосев отмечал, что античная культура «не имеет опыта чисто личностного бытия» 194. Русский философ В. Н. Лосский также считает «знаменательным … отсутствие в античном лексиконе какого бы то ни было обозначения личности, ибо латинское persona и греческое prosopon обозначали ограничительный, обманчивый и в конечном счете иллюзорный аспект индивидуума ; не лицо, открывающее личностное бытие, а лицо-маска существа безличного» 195. Интересно, что сходную оценку дает О. Шпенглер. Он видел влияние античного наследия на западную («фаустовскую») культуру в том, что над ней «все еще довлеет античное понятие телесной вещи», а потому и право «знает личность лишь как тело» 196. Известна здесь и позиция славянофилов, полагавших, что особенности западной цивилизации сформировались под историческим влиянием «древнеримской образованности», «римского юридизма» 197.

В либертарной теории права также подчеркивается факт преемственности стиля мышления, характерного для западноевропейской интеллектуальной культуры: в основе западной философско-правовой традиции, пишет В. В. Лапаева, лежит «римская идея» абстрактного, обезличенного (а потому и всеобщего) формально-правового равенства 198. В этом смысле В. А. Четвернин точно определяет западную культуру как « персоно центристскую» (или, что то же самое, – правовую), в которой таким образом присутствует исходный смысл понятия persona 199. При этом сам либертарно-юридический тип правопонимания, подчеркивает В. В. Лапаева, «представляет собой возрождение и последовательную логическую рационализацию традиции классического греко-римского понимания права как выражения справедливого равенства (эквивалента) в отношениях между людьми» 200.

В основе индивидуалистической антропологии, разделяемой представителями либертарной теории права, лежит идея автономного, независимого от других индивидуума, действующего в собственных эгоистических интересах. В рамках принципа формального равенства, подчеркивает В. В. Лапаева, «один человек равен другому человеку, а следовательно, независим от него, то есть свободен» 201. Именно в автономии индивидуальной воли усматривается содержание правовой свободы 202, которая в либертарной теории оказывается «за гранью добра и зла». Как пишет В. А. Четвернин, «правовая свобода не знает, что такое «хорошо» и что такое «плохо»», «правовая свобода допускает эгоистическое удовлетворение интересов» 203. Отсюда следует известный «разделительный тезис» теории, о которой идет речь, – право имеет свое собственное содержание, не сводимое ни к принуждению, ни к этическому минимуму, а следовательно, в силу своей «внутренней моральности» не нуждается в каком-либо моральном обосновании и не допускает такого рода ограничений.

Думаю, что возможно обосновать принцип формального равенства с помощью принципиально иной – не индивидуалистической, но личностной – антропологии и тем самым показать его связь с восточно-христианским (православным) мировоззрением. Помимо прочего, такое обоснование позволит обнаружить необходимое моральное основание права. Личностная антропология также фундирована идеей свободы человеческой личности, однако свобода при этом не рассматривается как этически нейтральная категория. Таким образом, основное расхождение между индивидуалистической и личностной антропологией состоит в различном понимании человеческой свободы.

В русской философско-правовой традиции со времен спора западников и славянофилов сложилась исследовательское русло, в соответствии с которым именно различный опыт Богообщения, сформировавшийся в католичестве и православии и нашедший свое выражение, в частности, в принципиально различном понимании бытия Божественной личности (Лиц – ипостасей Святой Троицы), определил основополагающие расхождения между западной и русской культурой. При этом различие между ними изначально «было опознано как различие в религиозной судьбе [выделено мною – Е. Т. ]» 204. Говоря о догматических расхождениях католичества и православия, мы прежде всего имеем в виду католическое «дополнение» Никео-Цареградского Символа веры положением об исхождении Св. Духа не только от Отца, но и от Сына (так называемое Filioque ), что с точки зрения канонического права Православной церкви рассматривается как отступление от ранее принятого Вселенским собором догматического учения о Святой Троице.

После славянофилов, в частности И. В. Киреевского, полагавшего, что «направление философии зависит в первом начале своем от того понятия, которое мы имеем о Пресвятой Троице» 205, богословские, философские, социально-политические и – шире – культурные последствия догматического новшества католичества были осознаны в русской философии прежде всего тремя мыслителями: Л. П. Карсавиным, В. Н. Лосским и А. Ф. Лосевым 206. По мнению последнего, так называемое «Filioque является самым основным, самым глубоким и самым первоначальным расхождением католичества с православием. Тут именно с наибольшей принципиальностью прошла разница между византийско-московским православием … и – римским католичеством…» 207. Именно это догматическое различие, убежден философ, сформировало два «резких исторических типа мысли и жизни»: «Все эти культурные типы для меня совершенно индивидуальны, оригинальны, внутренно законченны и друг с другом совершенно несовместимы. Их можно объединять логически, диалектически. Но как типы устроения жизни, как социальные единицы они могут только анафематствовать и расстреливать друг друга» 208. Именно из особенностей религиозного опыта выводит А. Ф. Лосев свойственную, по его мнению, человеку западной культуры «плененность собственной личностью» 209. Как отмечает в связи с этим современный исследователь творчества А. Ф. Лосева, для мыслителя было важным «реконструировать православный тип исторического и социологического мышления, осознать заложенную в православии специфику понимания социального бытия в отличие от католической и протестантской, которые, по Лосеву, в открытой или исторически завуалированной форме привели к формированию господствовавших в то время европейских концепций истории и социальности (конвенционально-правовой, экономически-материалистической, эволюционистской … и т. д.)» 210.