Александр Чучаев - Уголовно-правовые взгляды Н.Д.Сергеевского

Если же указанная деятельность хотя бы и не воспрепятствовала наступлению последствия, но затруднила его, задержала или отсрочила, причинная связь наличествует. «…Все условия последствия имеют с точки зрения причинной связи одинаковое значение, и каждое из них есть причина последствия» 198.

Таким образом, Сергеевский исходит из того, что к причинно-следственной зависимости при бездействии полностью приложима общая теория о причинной связи. Как и при действии, при указанной форме деяния: а) причинная связь в общем смысле (философском понятии) недостаточна для уголовного права; б) формулируется понятие причинной связи в уголовном праве; в) устанавливается момент присоединения субъективных условий вменения; г) определяются положения о прерывании причинной связи и о значении присоединяющейся деятельности другого лица.

Профессор П. И. Люблинский замечает, что Сергеевский, впервые исследовавший причинную связь в рамках магистерской диссертации, в учебном пособии отступил от своей концепции. Если ранее он утверждал, что «причинная связь прерывается незнанием и непредусмотрением какой-либо привступающей силы», то в учебнике «момент предвидения последствий при причинении как существенный для установления понятия причинности пропадает, и причинение там рассматривается как создание положительных условий или устранение отрицательных» 199.

По мнению П. И. Люблинского, причинно-следственная зависимость, «теперь оттесненная на второй план новейшими исследованиями», имеет непреходящую ценность, в первую очередь «выполненной сводкой сложной старой литературы по этому вопросу» 200.

Думается, такая оценка не в полной мере отражает значимость работы Сергеевского. Она, разумеется, ценна не только тем, что содержит систематизированный анализ литературы о причинной связи, но и тем, что в ней представлены собственные оригинальные взгляды автора на проблемы причинно-следственной зависимости, не потерявшие актуальности и в наши дни. Достаточно заметить, что ни один современный специалист не обходит вниманием его исследование.

В юридической литературе XIX в. подчеркивается: «Учение о виновности и его большая или меньшая глубина есть как бы барометр уголовного права. Оно – лучший показатель его культурного уровня» 201.

В работах Сергеевского нет определения вины, анализ субъективных признаков преступления автор начинает с рассмотрения элементов умысла, к которым относит: осознание противоправности деяния; понимание его свойств; предвидение последствий; наличие действительной возможности руководствоваться в своей деятельности законодательным запретом. В совокупности эти элементы образуют субъективную виновность. Три первых из них относятся к интеллектуальной сфере человека, его познавательной способности, четвертый – к волевой сфере. Последний элемент, характеризуя действительную, практическую возможность руководствоваться законом, зависит от обстановки, в которой совершается деяние. Именно в ней могут заключаться препятствия, исключающие возможность лица соблюдать требования закона, хотя оно осознает свое деяние и его противозаконность, предвидит последствия. «При наличности таких препятствий субъективная виновность и вменение деяния, сообразно вышесказанному, будут устраняться точно так же, как и при отсутствии необходимых для вменения отношений познавательной способности» 202.

В числе условий, необходимых для признания наличия вины, особое значение приобретает предвидение последствий. По мнению Сергеевского, оно всегда имеет вероятностный характер, безусловная достоверность предвидения относится лишь к области веры. «Человек, когда он предвидит последствие своего действия, то всегда предвидит его как возможное и как вероятное, не более и не менее» 203.

Сознание характера совершаемого деяния и его противоправности, предвидение последствий присущи умыслу. Таким образом, волевой момент вины автором не включается в характеристику умысла, хотя, говоря о вменении вообще, ученый упоминает его.

Осознание противоправности предполагается априори. В российском законодательстве оно нашло отражение в формуле «никто не может отговариваться неведением закона», аналогом которой является положение римского права error juris semper nocet 204.

Таким образом, по мнению Сергеевского, умысел имеет место, когда лицо осознает характер совершаемого деяния и предвидит наступление его последствий; знание же противоправности деяния законодателем презюмируется. «Основания такого приема положительного права весьма понятны: оно не может признавать незнания закона основанием к освобождению кого бы то ни было от ответственности. Государство требует от граждан знания законов отечества и всякое незнание обращает во вред незнающему. Невзирая на все теоретические соображения, которые могут быть приведены и действительно приводятся против такого приема, а именно, что нельзя наказывать за нарушение правил, деятелю неизвестных, что основание подчинения закону лежит не в факте издания закона, в сознании его, – невзирая на все это, государство не может поступать иначе и неуклонно наказывает совершившего противозаконное деяние, хотя бы и без знания о его противозаконности, как виновника умышленного» 205.

Биндинг в осознании противоправности деяния видел сущность преступного умысла 206.

Н. С. Таганцев по этому поводу не столь категоричен в своих утверждениях. В целом он выступает на стороне представителей направления, возникшего в конце XVIII в., согласно которому положение ignorantia juris semper nocet 207 вносит в уголовное право формализм, противоречащий природе уголовной ответственности.

Представители абсолютных теорий утверждали, что появление нормы определяет деятельность каждого лица. Не соглашаясь с этим, Н. С. Таганцев замечает, что норма права – это жизненные правила, которые должны служить одним из оснований человеческой деятельности. Сознательное противопоставление поведения требованиям права немыслимо без знания этих требований. «…Идя последовательно, мы должны сказать, что сообразно с общим понятием о нормах права отсутствие запрещенности учиненного устраняет умышленность преступного посягательства и притом не только при тех деяниях, в состав которых введено сознание запрещенности, но вообще при всех преступных посягательствах» 208.

Признание подобного исходного уголовно-правового положения привело бы, по мнению Н. С. Таганцева, к невозможности охраны общественного порядка, все требования власти и ее органов стали бы эфемерными. Он предлагает различать запрещенность деяния и его наказуемость и в связи с этим незнание первого обстоятельства не смешивать с незнанием второго обстоятельства.