Ольга Миролюбова - Ребенок как субъект права: актуальные цивилистические аспекты

В теории права возникновение особого правового режима (в нашем случае в сфере обеспечения и защиты прав и интересов ребенка) на основе взаимодействия норм различной отраслевой принадлежности рассматривается в качестве основания для выделения в системе права комплексной отрасли законодательства 68 68 Алексеев С.С. Общая теория права. Т.1. М., 1981. С. 254–256. . В свете сказанного вполне обоснованной представляется позиция Тарусиной Н.Н. о наличии на сегодняшний день определенного количества методологических факторов для выделения в системе российского законодательства такой комплексной отрасли как «детское право» 69 69 См.: Тарусина Н.Н. Семейное право. Учебное пособие. М., 2001. С. 112; Она же. Семейное право: очерки из классики и модерна. Ярославль, 2009. С. 281, а также см. об этом: Ильина О.Ю. Указ соч. С. 64. . При этом центростремительные силы межотраслевого принципа приоритетного обеспечения, охраны и защиты прав и интересов ребенка будут способствовать «энергоемкости» данного комплексного образования, содержательно влиять на те отрасли права, откуда оно извлекло соответствующие нормативно-правовые элементы.

Очевидно, что одно лишь дефинирование не мостит дорогу в «рай понятий», но оно, тем не менее, определяет ее направление и создает краеугольные камни ее надежности, а также придает «букетам» конструкций меж которых и ради которых она и проторена, завершенность линий и ясность предназначения. В то же время дефиниции, как правило, носят условный характер, нередко приноровлены к реализации специальных целей, не могут охватить своим описанием признаков, пусть и существенных, всю многогранность объектов 70 70 Подробнее см., например: Баранов В.М. Законодательная дефиниция как общеправовой феномен // Законодательная дефиниция: логико-гносеологические, политико-юридические и практические проблемы / Под ред. В.М. Баранова, П.С. Пацуркивского, Г.О. Матюшкина. Нижний Новгород, 2007. . Как порождения интеллекта, его креативности и ограниченности, как результат научных и законодательных дискуссий они в меру иллюзорны и в меру прагматичны.

Исключительная близость семейного закона к внутренним отношениям между людьми, во многом закрытым, закодированным и с очевидностью индивидуальным, определенная беспомощность семейного права в деле регулирования отношений с семейным элементом, его «наркотическая» зависимость от соображений этического порядка 71 71 Подробно о возможностях семейного права см., например: Тарусина Н.Н. Семейное право. Очерки из классики и модерна. Ярославль: ЯрГУ, 2009. С. 5–45; Она же. Семейное право в «оркестровке» суверенности и судебного усмотрения. М.: Проспект, 2013. – все это отнюдь не способствует большему, нежели в других отраслях, успеху формализации понятий. Напротив, все это создает предпосылки к значительной их неопределенности, а семейно-правовых норм в целом – ситуационности, к возрастающей роли правоприменительного усмотрения через толкование, конкретизацию, аналогию и другие формы его проявления 72 72 Подробно по этому вопросу см., например: Тарусина Н.Н. О судебном усмотрении: заметки семейноведа. Ярославль: ЯрГУ, 2011. .

При этом дефинитивная бедность российского семейного закона 73 73 В отличие, например, от белорусского, казахского и др. близкородственного семейного законодательства, о чем подробнее см., например: Тарусина Н.Н. Российский семейный закон: между конструктивностью и неопределенностью. Ярославль: ЯрГУ, 2012. С. 14–15, 51–52. обусловлена не только объективными, но и субъективными причинами. В частности, спорной позицией о невозможности дать определения ключевых явлений семейно-правовой действительности – брака, семьи, родства и других 74 74 Подробно об этом см., например: Тарусина Н.Н. Российский семейный закон… С. 16-61. И др. .

Яркими образцами попытки дефинирования или отказа от таковой попытки являются понятие «ребенок» и конструкция «интересы ребенка». Определение первого дано, а второго «распылено» по Семейному кодексу.

Обратимся к первому их них. Оно, как и большинство других, носит конвенционный характер и на всеобщность подхода не только не претендует, но и не может претендовать: для психолога ребенок – человек с несформировавшимся сознанием и эмоциональным рядом, для старинного литератора – недоросль, для родителей – плод любви, существо плоть от плоти, продолжение рода, опора в старости, для юриста – особо охраняемый субъект права, в силу возраста и государственной заинтересованности в эволюции общества, а не в его вымирании за бездетностью или «детностью» невоспитанной и недокормленной.

По мысли российского законодателя времен 1995 г. (ранее, как известно, попыток официального дефинирования не было) «Ребенком признается лицо, не достигшее возраста восемнадцати лет (совершеннолетия)» (п. 1 ст. 54 СК РФ) 75 75 Аналогичное правило фиксировано в п. 1 ст. 52 Закона Республики Казахстан «О браке и семье». Несколько отличаются (хотя и не принципиально) формулировки ст.6 Семейного кодекса Украины): 1) ребенком является лицо, не достигшее совершеннолетия; 2) несовершеннолетним считается ребенок от 14 до 18 лет, до 14 лет последний является малолетним. Естественно, возникают претензии к точности п.1, которая формально позволяет высказать предположение о том, что до 14 лет ребенок не является несовершеннолетним… . По верному предположению О.И. Величковой 76 76 См.: Величкова О.И. О понятии «ребенок» в свете положений Семейного кодекса РФ и Конвенции о правах ребенка // Материалы международной научно-практической конференции «Семейное право на рубеже XX-ХХI веков: к 20-летию Конвенции ООН о правах ребенка» 18.12.2010. Казань: КФУ, 2011. С.149-152. это формальноюридическое суждение появилось вслед и в относительном соответствии с дефиницией, предложенной Конвенцией ООН о правах ребенка 77 77 В которой Россия участвует в порядке правопреемства. : «Для целей настоящей Конвенции ребенком является каждое человеческое существо до достижения 18летнего возраста, если по закону, применимому к данному ребенку, он не достигнет совершеннолетия ранее». Как видим, Конвенция, на что уже обращалось внимание нами и другими авторами, употребляет иное родовое понятие (не «лицо», а «каждое человеческое существо»), отражает вариативность юридических возможностей законодательства той или иной страны и одновременно остается нейтральной к вопросу о начале жизни ребенка, ее прекращении оперативным вмешательством и не вполне определенной относительно взаимодействия таких юридических характеристик, как совершеннолетие и дееспособность. Впрочем, в преамбуле Конвенции дается разделяемая ею ссылка на Декларацию прав ребенка 1959 г. о том, что «ребенок, ввиду его физической и умственной незрелости, нуждается в специальной охране и заботе, включая надлежащую правовую защиту, как до, так и после рождения», в норме п. 1 ст. 12 косвенным образом признается определенный и индивидуализированный объем его «общеправовой дееспособности» 78 78 Термин вводится нами для разграничения гражданско-правовых и иных охраняемых правовых возможностях ребенка. в соответствии с возрастом и зрелостью, положения п. 2-3 ст. 38 опосредованно свидетельствуют о необходимости возрастного ограничения (15-тью годами) «специальных обязательств» ребенка (непосредственно – в вопросе призыва на военную службу). Поскольку правосубъектности ребенка (в семейно-правовом и гражданско-процессуальном контексте) будет уделено внимание в других частях нашего сочинения, вернемся к анализу заявленных понятий.