Олег Скляров - «Есть ценностей незыблемая скала…» Неотрадиционализм в русской поэзии 1910–1930-х годов

В широком историческом масштабе долгое время принято было разграничивать «модернизм» [7] Нередко термин «модернизм» употреблялся как синоним авангарда и авангардизма, а то и декаданса. (сюда, как правило, относились все новейшие течения рубежа веков) и «реализм». Понятие «реализм» в этом случае нередко утрачивало свою строгую терминологическую специфику и становилось довольно расплывчатым синонимом классичности, традиционности, обозначая определенный «иммунитет» того или иного писателя против новомодных тенденций, исканий и экспериментов. Причем как «классичность», так и «реализм» зачастую ассоциировались с той системой поэтики, которая сложилась к середине XIX в., а к концу столетия во многом приобрела характер стилевого и эстетического стереотипа [8] Говоря о реалистическом стереотипе, мы, разумеется, имеем в виду общую инерцию метода, проявлявшуюся в творениях литературной периферии, а не такие значительные явления в словесности рубежа веков, как произведения Чехова или позднего Л. Толстого. (между тем уже Вяч. Иванов склонен был говорить о реализме в совершенно ином, близком к средневековому, понимании [9] См.: Иванов Вяч. Две стихии в современном символизме // Иванов Вяч. Родное и вселенское. М., 1994. С. 143–160. ). Неслучайно вопрос о содержании и научной адекватности термина «реализм» не первое десятилетие продолжает оставаться актуальным. [10] См.: Якобсон Р. О. О художественном реализме // Якобсон Р. О. Работы по поэтике. М., 1987. С. 387–393; Маркович В. М. Вопрос о литературных направлениях и построение истории русской литературы XIX века // Известия РАН. Отд. литературы и языка. 1993. № 3; Хализев В. Е. Теория литературы. М. 2005. С. 372–374. Определенную долю скепсиса в отношении репрезентативности данного термина можно обнаружить у В. М. Толмачева (см.: Зарубежная литература конца XIX – начала XX века: В 2 т. М., 2007. Т. 1. С. 13–25).

Что касается лирической поэзии, то применение к ней термина «реализм» всегда требовало существенных оговорок, а по отношению к поэтическим явлениям начала XX в. (когда сама художественно-философская парадигма классического реализма подверглась существенным трансформациям [11] Это обстоятельство побуждает ученых прибегать к помощи таких терминов, как «неореализм», «постреализм», «метареализм» и т. д. (тенденция, намеченная еще В. Жирмунским, который в статье 1916 г. «Преодолевшие символизм» писал о возможности осмысления идеала акмеистов как неореалистического). На сегодняшний день весьма обоснованной, хотя и не бесспорной, представляется концепция «неореализма», предложенная проф. В. Келдышем (см.: Келдыш В. А. Реализм и неореализм // Русская литература рубежа веков (1890-е – начало 1920-х годов): В 2 т. М.: ИМЛИ РАН, 2000). ) данное обозначение тем более представляется терминологически недостаточным. Опыт современных научных исследований показывает, что если указание на реалистические элементы (влияния, тенденции и т. д.) в миросозерцании и творчестве наиболее значительных лириков начала XX столетия является во многих случаях правомерным и оправданным, [12] Например отмечаемое многими специалистами влияние психологической прозы XIX в. на поэтику Анненского и Ахматовой. то решительное сведение наличной сложности и многоаспектности поэтики этих авторов к оппозициям типа «символизм – реализм», «модернизм – реализм», «авангард – реализм» и т. п. обнаруживает свою методологическую несостоятельность. К слову, историзм (вечный спутник и ключевой атрибут «реализма» в теоретических построениях литературоведов) также не годится на роль безусловного антипода модернизму и авангарду, так как многие несомненно реформаторские творения XX столетия в высшей степени историчны (это относится и к ахматовской «Поэме без героя», и к поздним поэмам Цветаевой, и к прозе Мандельштама, и к «Европейской ночи» Ходасевича, и к романам Андрея Белого, Платонова, Пильняка и др.).

Как известно, важную роль в отечественных историко-литературных построениях играли концептуальные модели, в которых творческая эволюция крупнейших поэтов первой трети XX в. рассматривалась под знаком «преодоления» [13] Концепт, предложенный В. М. Жирмунским в работе 1916 г. «Преодолевшие символизм», ставшей, по словам О. А. Клинга, «своего рода академическим манифестом акмеизма» (Клинг О. А. Влияние символизма… С. 9). Данная идея получила свое развитие в статье В. Жирмунского «Два направления в современной поэзии» (1920). ими символизма, декадентства, авангардизма и т. д. Но если применительно к осмыслению моментов творческого «отталкивания», полемики, борьбы в литературном самоопределении того или иного автора данный подход частично подтверждал свою научную эффективность, то постижение глубинной логики, общей перспективы, положительного «вектора» художественной эволюции писателя исключительно в рамках концепции «преодоления» в большинстве случаев оказывалось крайне затруднительным. А попытки форсировать решение данных вопросов нередко приводили к возникновению весьма упрощенных или подчеркнуто идеологических схем. Концепт «преодоления» зачастую не только обнаруживал свою методологическую недостаточность, но и существенно расходился с реалиями творческого развития писателя. «Преодолен» ли символизм в «Двенадцати» Блока или в последнем прижизненном сборнике Гумилева («Огненный столп»)? Скорее углублен и обогащен средствами иных художественных стратегий. М. Цветаева, начинавшая с довольно прозрачной «романтики», в поздних своих творениях ищет новые пути взаимодействия с классической традицией и одновременно решительно осваивает авангардистский художественный арсенал. Мандельштам, оставаясь «смысловиком», эволюционирует от стройной классичности «Камня» к сложнейшей ассоциативной поэтике «Воронежских тетрадей». Ахматова, в акмеистский период не слишком тяготевшая к дерзкому экспериментаторству, в зрелые годы неожиданно для многих обращается (в «Поэме без героя») к усложненной и во многом экспериментальной технике стиха. Маяковский в идеологически выверенных творениях советского периода продолжает активно пользоваться формальным инструментарием футуризма. При этом ясно, что и формулы вроде «от модернизма – к еще большему модернизму», будучи, по сути, обратным общим местом, нисколько не прояснили бы реальное положение вещей.

Нельзя не учитывать также, что в научных исследованиях не только советского, но и постсоветского времени сказывалась стойкая привычка к оценочному употреблению терминов «модернизм», «авангард», «реализм», «классичность» и пр., когда они выступают не столько в роли объективных поэтико-эстетических характеристик, сколько в качестве испытанного средства отмежевать «своё», «правильное» (образцовое) и значительное от «чуждого», «ложного», «вредного» или незначительного. Нужно ли доказывать, что подобная тенденция вполне подтвердила свою научную непродуктивность?