Дмитрий Лихачев - Человек в литературе Древней Руси

Хотя миниатюры Радзивиловской летописи и относятся к концу XV в., но по выбору сюжетов, по проникающему их духу феодального этикета они ближе всего стоят к XII и XIII вв., подтверждая тем самым гипотезу М. Д. Приселкова [92], А. В. Арциховского [93]и других о том, что они копировали миниатюры более древние – Владимирского свода 1212 г.

Подобное изображение людей было, конечно, близко к их прославлению. Там, где древнерусский автор сознательно стремился дать читателю представление о том человеке, о котором он писал, обычно ясно ощущается и стремление прославить его или, напротив, унизить. О задаче искусства как о задаче прославления прямо писал в своем «Слове на седьмую неделю по Пасце» Кирилл Туровский: «Историцы и ветиа, рекше летописци и песнотворци, прикланяють своа слухы в бывшая между царей рати и ополчениа, да украсять словесы слышащая и възвеличять крепко храбровавшая и мужествовавшая по своем цари, и не давших в брани плещи врагомь, и тех славяще похвалами венчаеть» [94].

Общественное признание, «слава» князя, его «честь» – спутники феодальных добродетелей князя в писательском представлении того времени. Авторы XII–XIII вв. не знают коллизий между тем, что представляет собой князь, и тем, как воспринимают его окружающие: его вассалы и народ. Как мы уже сказали, добродетели князя все обращены вовне, доступны для оценки; авторы XII–XIII вв. не изображают скрытой, внутренней духовной жизни, которая могла бы быть неправильно понята окружающими. Вот почему добрая слава неизменно сопутствует доброму князю и служит как бы удостоверением его феодальных добродетелей. Вот почему в похвале князю, живому или мертвому, так часто говорится о его славе, о любви к нему народа.

Когда умер Владимир Мономах, «весь народ и вси людие по немь плакахуся, якоже дети по отцю или по матери» [95]. По Изяславе Мстиславиче «плакалась» «вся Руская земля и вси Чернии Клобуци» [96]. По Мстиславе Ростиславиче плакали все новгородцы – «все множьство новгородьское, и силнии, и худии, и нищии, и убозеи, и черноризьсце» [97]и т. д. Плач по умершему – это и прославление князя, его заслуг, его доброты, его храбрости, обещание не забыть его доблести и его «приголубления». «Уже не можем, господине, – плачут новгородци по Мстиславе Ростиславиче, – поехати с тобою на иную землю, поганыих поработити во область Новгородьскую: ты бо много молвяшеть, господине нашь, хотя на все стороне поганыя; добро бы ныне, господине, с тобою умрети створшему толикую свободу новогородьцем от поганых, якоже и дед твой Мьстислав свободил ны бяше от всех обид; ты же бяше, господине мой, сему поревновал и наследил путь деда своего; ныне же, господине, уже к тому не можемь тебе узрети, уже бо солнце наше зайде ны и во обиде всим остахом» [98]. Все эти плачи и прославления, конечно, далеки от передачи действительных: они в высокой степени литературны и традиционны.

Есть и другая сторона в этом общественном признании князя. Князь и вассалы, князь и народ составляют единое целое, связанное феодальными отношениями. Народ составляет неизменный и безличный фон, на котором с наибольшей яркостью выступает фигура князя. Народ как бы только обрамляет группу князей. Он выражает радость по поводу их посажения на стол, печаль по поводу их смерти, поет славу князьям при их возвращении из победоносных походов; он всегда выступает в унисон, без единого индивидуального голоса, массой, в которой неразличимы отдельные личности, хотя бы безымянные, вроде тех безликих групп, которые условно изображаются на иконах и фресках аккуратно разрисованными рядами голов, за ровным первым рядом которых только едва выступают верхушки голов второго ряда, за ним третьего, четвертого и т. д. – без единого лица, без единой индивидуальной черты. Их единственное отмечаемое достоинство – верность князю, верность феодалу.

Это вполне согласуется с основами феодальной идеологии. Князья постоянно требуют от населения верности себе. В свою очередь, и население неоднократно заверяет в летописи князя о своей верности. Верность, преданность и любовь к князю народа окружают его, как ореолом. Могущество феодала тем больше, чем более преданы ему народ и вассалы. Чтобы возвеличить князя, надо подчеркнуть преданность ему его людей, готовность их в любое время выступить со своим князем по его призыву.

Описания преданности горожан своему князю обычны в летописи: народ, горожане, вассалы постоянно изъявляют готовность сложить за своего князя головы, заверяют его в своей верности и любви к нему. Изяслав Мстиславич входит в Киев, «хваля и славя бога… и выидоша противу ему множество народа и игумени с черноризци и попове всего города Кыева в ризах» [99]. Горожане радуются княжескому «седению» в их городе [100]. Они действуют по формуле: «Мы людие твое, а ты еси нашь князь» [101]. Подобно тому как полки «жадахуть боя» за своего князя [102], и горожане заявляют князьям: «Аче ны ся и (с) детьми бити за тя, а ради ся бьем за тя» [103]или: «Кде узрим стяг ваю, ту мы готовы ваю есмы» [104]. Горожане обещают князю оставаться верными в самых сильных выражениях: «…оли ся с ним, смертью розлучити», – говорят смоляне о сыне Ростислава Мстиславича [105]. Галицкий летописец дал в своих записях красочное описание встречи горожанами своего князя Даниила Романовича: «Они же вокликнувше реша: „яко се есть держатель нашь, Богом даный“ – и пустишася яко дети ко отчю, яко пчелы к матце, яко жажющи воды ко источнику» [106].

Самому суровому осуждению подвергаются летописцем те горожане, которые проявляют к князьям «злое неверьствие» [107], и, напротив, получают одобрение те, которые твердо держатся своего князя, своей княжеской ветви – «племени Володимера» [108]или «племени» Мстислава и не могут «рукы подьяти» на его представителей [109]. Во всех случаях изъявления преданности горожане выступают как единое целое – безликой и сплоченной массой. Душевные движения всех новгородцев как единого целого широко представлены, например, в Новгородской первой летописи. Новгородцы то радуются своему князю, то печалятся его неудачам, то выражают ему преданность. Их отношения с князьями идилличны. Новгородцы заявляют Мстиславу Мстиславичу: «Камо, княже, очима позриши ты, тамо мы главами своими вьржем» [110]. Они идут с ним на юг, но под Смоленском отказываются идти дальше, и тогда Мстислав, «человав всех, поклонився поиди» [111]. Впрочем, на следующий год сам Мстислав отказывается от новгородцев – «суть ми орудия в Руси, а вы вольни в князех» [112], – и новгородцы не в обиде. Патетически заявленная верность князя народу и народа князю могла при известных условиях нарушаться со взаимного согласия. Во всяком случае, нарушения верности не становились реже от того, что верность эта прокламировалась при всяком удобном случае с аффектацией и официальной торжественностью.