Галина Гампер - История заблудших. Биографии Перси Биши и Мери Шелли (сборник)

– Я узнал адрес у твоего патрона. Он меня принял за разбойника, ха-ха-ха, и не хотел мне его давать.

И на одном дыханье:

– Я был в Ирландии, поехал проповедовать гуманность и помогать католикам… Потом вернулись в Уэльс, чудо какая дикая страна! Харриет здорова, мы ждем ребенка. Ты читал Беркли? Я читаю Гельвеция. Суховато. С нами живет Элизабет Хитченер, ужасная женщина, но через два дня уезжает.

– Как? Сестра вашей души? – сумел наконец вставить Хогг.

– Теперь я называю ее по-другому – рыжим Демоном. Хитрое, глупое, уродливое мужеподобное чудовище, никогда так не удивлялся своей глупости и плохому вкусу, как теперь, она уже четыре месяца живет у нас.

Выпалив в том же темпе примерно десятую часть своих новостей, Шелли несколько утих. Было уже за полночь, и Перси исчез, взяв с Хогга обещание, что завтра он будет обедать у них.

Итак, отношения с мисс Хитченер идут к концу. Подобное повторится с Шелли еще неоднократно. Восторженный поэт создавал в своем воображении идеализированный образ, который едва ли мог соответствовать действительности, а духовный максимализм не позволял ему мириться с несоответствием идеалу.

Мисс Хитченер все медлила с отъездом, Шелли скрепя сердце выплачивал ей вспомоществование. Хоггу он объяснил это так: «Из-за нашей безрассудной поспешности она потеряла место, где дела у нее шли неплохо; теперь она говорит, что лишилась доброй репутации, здоровья и покоя. Это не совсем так, но она действительно в трудном положении, и раз уж мы в этом хоть как-то повинны, то должны ее устроить». Это было действительно так: когда мисс Хитченер, вернувшись в Сассекс, попыталась основать новую школу, ей не удалось заполучить ни одного ученика.

Все время, пока Шелли оставались в Лондоне, они почти ежедневно общались с Хоггом.

Несмотря на то что теперь нравственные и политические воззрения Хогга во многом изменились – он давно изжил те романтические порывы, которые заставили его вслед за другом покинуть Оксфорд, – Шелли относился к нему не менее тепло и искренне. Хогг становился человеком все более заурядно светским, хотя и принимал экстравагантность мнений и поступков. Он по-прежнему восхищался другом, но к этому восхищению теперь примешивалась некоторая снисходительность. В Оксфорде Хогг не называл Шелли иначе как «божественный поэт», теперь же все чаще стал называть его по-другому – «бедняга».

Моряки, как рассказано у Бодлера, нередко ловят сопровождающих корабли альбатросов и выпускают их на палубу. Они потешаются над тем, как сильные, красивые птицы неуклюже волочат по доскам палубы большие белые крылья – те самые крылья, на которых птица без устали парила в воздухе, мешают ей двигаться по земле. Так и поэт – сильный и свободный на вершинах вдохновения, он смешон и беспомощен в быту.

Хогг, в старости прочитавший стихотворение Бодлера «Альбатрос», утверждал, что именно такие ассоциации вызывал у него юный Шелли – бесконечно очаровательный и вместе с тем бесконечно нелепый и чудаковатый.

В мае 1812 года, когда на главной площади Чичестера на восьми за ночь сколоченных виселицах при огромном скоплении народа были повешены восемь разрушителей машин – объявленных по новому закону государственными преступниками, – Англия была охвачена ужасом. До сих пор государственным преступлением считалось лишь преступление против короля.

В июне восьмерых луддитов повесили в Манчестере, а в январе 1813 года в Йорке еще семнадцать безработных подверглись той же казни. Англичане мало-помалу стали привыкать к виду трупов, качающихся на главных площадях их городов.

Перси и Харриет, ожидавшие своего первого ребенка, сразу же включились в кампанию по сбору денег в пользу сирот казненных луддитов.

В марте 1813 года братья Хент опубликовали в своем журнале несколько статей, осуждающих жестокость правительственных мер. Вслед за этими статьями в «Экзаминере» появился отчет о традиционном обеде, данном принцем-регентом в день святого Патрика, покровителя Ирландии.

В свое время принц Уэльский ратовал за уступки ирландским католикам, но, став принцем-регентом, забыл о былых обещаниях. Поэтому, когда последние звуки «Боже, храни Короля» стихли и был провозглашен первый тост за здоровье принца-регента, его встретили не только аплодисментами, но и долго не смолкавшим свистом. В двух газетах сразу – и в торийской «Морнинг пост», и в виговской «Морнинг кроникл» – появились весьма тенденциозные описания этого обеда, где поносились ирландские маркизы, а принц-регент восхвалялся в более чем неумеренных выражениях:

«Вы – слава народа, Вы – покровитель искусств, Вы – меценат века, одним своим появлением Вы покоряете сердца и осушаете слезы. Вы – источник красноречия, вдохновитель граций, Вы прекрасны, как Адонис» и т. д.

Публикация Ли Хента была в значительной мере ответом, брошенным в лицо этой «грязной», по его выражению, прессе.

Ли Хент выражал глубочайшее сожаление по поводу оскорблений, нанесенных «почтенным, знатным и талантливым ирландцам», а дальше говорил о том, как «прискорбно, что литераторы, способные на такую низкую лесть, находят путь к столу принца Англии»: «Эта “слава народа” вызывает миллион упреков, этот “покровитель искусств”, не ведая о талантах своих соотечественников, возводит на пьедестал посредственных иностранцев, этот “меценат века” никогда не покровительствовал истинной гениальности, этот “источник красноречия” не способен связать воедино несколько разумных слов, этот “покоритель сердец” коварно обманывал надежды, этот “прекрасный Адонис” – всего лишь тучный пятидесятилетний человек, короче говоря, “мудрый, почтенный, добродетельный и бессмертный принц” – не кто иной, как клятвопреступник и распутник, попирающий семейные очаги, с головы до пят покрытый позором».