Аслан Жаксылыков - Актуальные проблемы художественного перевода и развитие казахской литературы

В средневековый период влияние восточной литературы на казахскую было сильнее, чем влияние русской литературы. Развиваясь, казахская литература сложилась как самобытная и оригинальная литература, взяв лучшее у русской литературы и литератур Востока, развивая в основном свою национальную эстетическую традицию.

Рецепция произведений такого поэта, как С. Есенин, могла иметь многосторонний, положительный эффект, а искусству перевода в Казахстане дать опыт экстраполяции глубоко оригинальной, идиоматически окрашенной национальной поэзии на казахский язык. До этого наша литература не имела опыта перевода текстов такого поэта, укорененного в русском национальном мелосе, как С. Есенин. Сборник переводов за 1967 год, в составлении которого приняли участие наши известные поэты Гафу Каирбеков, Гали Орманов и другие, наглядно обнажает определенные тенденции развития нашей литературы, показывает, какие трудности встретили переводчики в ходе своей работы, каких удач они достигли и каких ошибок не избежали.

Особый материал для переводческих трактовок и интерпретаций дает воспроизведение тропов (сравнений, эпитетов, метафор) С. Есенина.

Стереотип « бал шырын », примененный для воспроизведения есенинского образа « листьев медь », означает в обратном переводе с казахского « с листьев мед ». Эта ошибка объясняется действием тех тенденций (стереотипов восточной литературы), о которых говорилось.

Есенин в переводе на казахский язык – явление значительное и, безусловно, интересное. Поэзия С. Есенина изобилует сложными образами. В свое время о тропах великого поэта метко сказал критик А. Воронский в статье «Сергей Есенин»: «Особенность и своеобразие поэтического дара Есенина заключается в способности овеществления образа. Образ С. Есенина – орнамент». Да, орнамент, который органически сливается с лирикой, с чувством потрясающей силы. В каждой стихотворной строке – душа поэта. Очень важно все это сохранить в переводе. Поэзия казахского народа, которая выросла из фольклора, из недр степной кочевой жизни, близка, тождественна поэтическому мышлению анималистическими образами.

Такой образ « месяц рыжим жеребенком запрягается в сани », конечно, будет понят и легко переведен казахскими поэтами.

Однако было бы ошибкой считать, что поэзия С. Есенина построена сплошь из таких фольклорно-анималистических образов. Поэзия С. Есенина неизмеримо шире и глубже такого понимания, которое привело бы к представлению, что Есенин – экспериментатор.

А. Воронский писал: «В образ всегда вложено большое чувство…».

Сумел ли переводчик передать это «большое чувство» – вот что является критерием оценки работы переводчика. Проблема сохранения чувства и мысли поэта в переводе тесно смыкается и даже неотделима от проблемы эквивалентного перевода фразеологизмов, анималистических образов, символов, так как эти образы и тропы несут идейную нагрузку произведения, они зачастую построены по типу фольклорных параллелизмов, которые нельзя расчленять.

В них глубокое ощущение природы, экзистенциональные переживания смыкаются с мыслями, образуя определенную идею, представляя своеобразный синтез:

Проследим на материале сборника, как воспроизводится такой типичный для Есенина параллелизм.

Гафу Кайрбеков перевел:

Что означает:

Использование идиомы « құр емес шашым қуаннан » в этом примере неоправданно, так как разрушен параллелизм, нет синтеза природы и человека, нет есенинского переживания, высокой его грусти, а есть сожаление стареющего человека по уходящей молодости. Гафу Каирбеков, применив фразеологизм, добился только усиления экспрессии.

Экспрессивное звучание не может быть главной целью в работе. По-видимому, этот факт – результат отхода от принципа смыслового единства, который гласит, что семантически и лингвистически эквивалентный перевод стилистически значимых языковых единств является нормой современного переводческого искусства.

Опыт данного перевода показывает, что субъективное желание переводчика возобладало над интонацией и смыслом оригинального произведения.

Как известно, обезличивание произведения, подчинение его своей субъективной манере никогда не одобрялось. Об этом говорил К. Чуковский в ответ на слова поэта Мартынова:

Конечно, личность переводчика налагает свой отпечаток на произведение и такой «отпечаток» можно найти в любом переводе. Такое своего рода «измерение» личностью переводчика неизбежно и естественно. Но эта трансформация должна проявляться в определенных границах.

Поэтому нельзя согласиться, к примеру, с таким переводом Есенина, в котором самого Есенина уже не видно. Да, переводчик должен творчески подходить к делу, но нельзя допускать перерастание творческого подхода в нечто безудержно вольное.

Аналогичные проблемы возникают, когда в анализе затрагиваются вопросы воспроизведения элементов национального колорита произведения.

М.О. Ауэзов писал: «Требование Белинского считать национальную форму в искусстве важной чертой реализма является одним из основных положений его концепции. Национальная форма в социалистической культуре является вопросом большого значения. Это и есть важнейший признак, определяющий многогранность многонациональной советской культуры».

В переводе также необходимо сохранить те грани, которые определяют оригинальность произведения. Каким образом перевод дает нам оригинальную информацию о жизни, психологии народа, если он будет лишен этих граней, необходимых атрибутов?

Иными словами, что мы узнали бы о русской деревне, о психологии крестьянина, если в переводе фигурировали бы кишлак и дехканин?

Ясно, конечно, что перевод должен сохранять «архетип» поэта, «мета-реальность» народа. Перевод должен оставаться рецепцией и выполнять свою основную коммуникативную функцию. Анализ переводов показывает, что эти проблемы имеют место в действительности. Поэт Кайрат Жумагалиев добился большего успеха, переведя стихотворение:

Он сохранил элементы национального колорита, в частности, специфические реалии и атрибуты: « сарафан », « парень синеглазый », « кучерявой головой », « красной рюшкой ».