Жиль Делёз - Спиноза и проблема выражения

Атрибуты как выражения – это не только «зеркала». Экспрессионистская философия сообщает нам две традиционные метафоры: метафору зеркала, отражающего, или рефлектирующего, образ, а также метафору ростка, «выражающего» все дерево целиком. Атрибуты суть и то, и другое, в зависимости от точки зрения, какую мы занимаем. С одной стороны, сущность отражается и умножается в атрибутах, атрибуты являются зеркалами, каждое из которых выражает в своем роде сущность субстанции: они с необходимостью отсылают к разуму, как зеркала к глазу, видящему образ. Но, также, выраженное свертывается в выражении, как дерево в ростке: сущность субстанции не столько отражается в атрибутах, сколько конституируется выражающими ее атрибутами; атрибуты – не столько зеркала, сколько динамические или генетические элементы.

Природа Бога (природопроизводящая природа) выразительна. Бог выражает себя в основаниях мира, формирующих его сущность, прежде, чем выражаться в мире. И выражение является манифестацией, только будучи также и конституцией самого Бога. Жизнь, то есть выразительность, привносится в абсолют. Есть единство разнообразного в субстанции и актуальное разнообразие Единого [l’Un] в атрибутах: реальное различие прилагается к абсолюту, ибо оно воссоединяет эти два момента и соотносит один с другим. Поэтому не достаточно сказать, что Спиноза предпочитает Ens necessarium, а не Ens perfectissimum. На самом деле, что существенно, так это Ens absotutum. Perfectissimum – только некое свойство, свойство, из коего мы исходим как из модальности каждого атрибута. Necessarium – еще одно свойство, свойство, к которому мы приходим как к модальности субстанции, обладающей всеми атрибутами. Но между этими двумя [свойствами] происходит раскрытие природы или абсолюта: субстанция, которую мы наделяем мышлением, протяженностью и т. д., всеми формами однозначного бытия. Вот почему в своих письмах Спиноза настаивает на необходимости не терять из виду определение 6, постоянно возвращаться к нему. [134] Письмо 2, Ольденбургу (т.2, с.388); Письмо 4, Ольденбургу (т.2, с.394); Письма 35 и 36, Гудде (т.2, сс. 523, 524). Это определение единственное, которое поставляет нам природу, и такая природа является выразительной природой абсолюта. Вернуться к данному определению – значит не только сохранить его в памяти, но и вернуться как к определению, которое, между тем, демонстрирует, что оно реально. И такая демонстрация не выступает как операция разума, которая оставалась бы внешней по отношению к субстанции; она смешивается с жизнью самой субстанции, с необходимостью ее априорной конституции.

«Когда я определяю Бога как существо в высшей степени совершенное, то из этого определения я не могу извлечь всех свойств Бога, так как определение это не выражает производящей причины (ибо я считаю, что производящая причина может быть как внешней, так и внутренней). Когда же я определяю Бога как существо и т. д. (См. Этика, часть I, определение 6), [то я могу извлечь отсюда все его свойства]». [135] Письмо 60, Чирнгаусу (т.2, с.597, 598). Такова трансформация априорного доказательства: Спиноза выходит за пределы бесконечно совершенного к абсолютно бесконечному, в котором он обнаруживает Природу или достаточное Основание. Этот ход приводит ко второй триаде субстанции. 1) все формы бытия равны и равным образом совершенны, не существует неравенства совершенства между атрибутами; 2) каждая форма, таким образом, неограниченна, каждый атрибут выражает бесконечную сущность; 3) все формы принадлежат, следовательно, одной и той же субстанции, все атрибуты равным образом утверждаются без ограничения абсолютно бесконечной субстанцией. Первая триада была такова: атрибут-сущность-субстанция. Вторая: совершенное-бесконечное-абсолютное. Первая основывалась на полемическом аргументе: реальное различие не может быть числовым. И на позитивном аргументе: реальное различие является формальным различием между атрибутами, которые утверждаются одной и той же субстанцией. Полемический аргумент для второй триады таков: свойства не конституируют природу. И позитивный аргумент: все в природе является совершенством. «Природа» не нуждается ни в чем; все формы бытия утверждаются без ограничения, а значит, приписываются чему-то абсолютному, причем абсолют в своей природе является бесконечным во всех его формах. Триада абсолюта дополняет, таким образом, триаду субстанции: она сменяет последнюю, ведя нас к открытию третьего и последнего определения Бога.

Во всей критике, направленной Лейбницем против Декарта, постоянно возрождается тема: Декарт движется «слишком быстро». Декарт полагал, что рассмотрения бесконечно совершенного достаточно в порядке бытия, что обладания ясной и отчетливой идеей достаточно в порядке познания, что изучения количества реальности или совершенства достаточно для нашего перехода от знания к бытию. Лейбниц любит выдвигать против Декарта обвинения в поспешности. Декарт всегда вовлекается, из-за своей спешки, в смешивание относительного с абсолютным. [136] Leibniz, Lettre à la princesse Elisabeth, 1678: «Надо признать, что эти доказательства [картезианские доказательства существования Бога – пер.] немного подозрительны, ибо они идут слишком быстро и осуществляют над нами насилие без каких-либо разъяснений». Тема о «слишком быстро» постоянно возвращается: выступая против Декарта, Лейбниц обращается к своему собственному пристрастию в отношении медленного и тяжелого духа [esprit], к пристрастию в отношении непрерывности, которая запрещает «скачки», к пристрастию в отношении реальных определений и полисиллогизмов, к пристрастию в отношении искусства изобретать, кое требует времени. Когда Лейбниц упрекает Декарта за то, что тот полагает, будто количество движения сохраняется, то в этой критике следовало бы видеть частный случай (несомненно, особо важный) крайне общего возражения: Декарт – во всех областях – принимает относительное за абсолютное в силу того, что движется слишком быстро. Если мы все еще ищем то, что является общим в антикартезианской реакции, то видим, что Спиноза, со своей стороны, тоже нападает на легкость у Декарта. Потворство Декарта тому, чтобы философски использовать понятия [notions] «легкое» и «трудное», уже беспокоило многих его современников. Когда Спиноза сталкивается с картезианским использованием слова «легкое», он теряет то профессорское спокойствие, с каким обещал прояснить Первоначала философии, не отступая от излагаемых в них воззрений «ни на вершок»; он даже проявляет своего рода негодование. [137] ОФД, I, 7, схолия: «Я не знаю, что он хочет этим сказать. Ибо, что он называет легким и трудным?… паука, который ткет свою паутину с легкостью, тогда как люди могли бы сделать ее лишь с большим трудом…» Конечно же, он не первый разоблачает эту легкость, также как и Лейбниц – не первый, кто разоблачает такую быстроту. Но именно благодаря Лейбницу и Спинозе данная критика обретает свой самый полный аспект, самый богатый и самый эффективный.