Игорь Малышев - Золотой век советской эстетики

Таким образом, в рассматриваемый период в советской эстетике сформировались три концепции эстетического и, прежде всего, прекрасного, каждая из которых продолжала традиции европейской эстетики, заложенные в Античности. На основании исследования, осуществленного автором данной работы (39), был сделан вывод, что каждая из них представляет собой абсолютизацию одной из граней природы эстетического и прекрасного. В этом отношении мы солидаризировались с мнением А. Лосева, что «недиалектическое выдвижение на первый план той или другой противоположности является давно пройденным этапом в истории эстетики и свидетельствует о неумении понять эстетическое как некоторое целостное и живое единство» (35,576). Преодолевая эту односторонность, мы пришли к выводу, что «диалектика ценности блага и красоты (и их антиподов), модифицируемая в зависимости от меры совершенства объекта ценностного отношения, составляет сущность эстетической ценности»(39,117).

Другими словами, сущность эстетического образует единство трех пар противоположностей: блага – зла, совершенства – несовершенства, красоты и уродства формы. Соответственно, «Единство совершенного блага и красоты образует ценность прекрасного»(39,117).

Такое понимание прекрасного также имело за собой традицию, хотя и не очень развитую. Ее основателем можно считать М. Цицерона, синтезировавшего опыт познания прекрасного в Античности. В Средние века ее продолжил Ф. Аквинский. В Новое время аналогичную, синтезирующую по своему характеру, концепцию можно увидеть в кантовской теории «сопутствующей» (или «привходящей») красоты.

В рамках рассмотренных концепций сущности эстетического советскими эстетиками прорабатывался целый ряд более частных вопросов. Специальному анализу была подвергнута проблема эстетического идеала. Большинство авторов склонялось к определению его как конкретно-чувственному оформлению синтеза общественных (нравственных, политических, утилитарных и др.) идеалов (4; 30; 38; 45; 71;). Иногда определение «звучало» иначе, как «представление о должном как о прекрасном» (12; 19; 47; 52; 59), но означало, по сути, то же самое, так как прекрасное понималось как конкретно-чувственное воплощение общественной ценности. Этой точке зрения оппонировал М. Каган, доказывая, что указание на конкретно-чувственный характер не может определять специфику именно эстетического идеала, поскольку «всякий идеал таков». Не специфично, по его мнению, и такое качество как синтетичность содержания, так как это делает неотличимым эстетический идеал от общественного. В результате, М. Каган приходил к выводу, что «трудно найти в понятии «эстетический идеал» точный и определенный смысл» и предлагал вообще это понятие не использовать (23,117).

Можно согласиться с мнением М. Кагана в том отношении, что критикуемые им определения эстетического идеала не выявили его специфику со стороны формы. Идеи Г. Плеханова и современных теоретиков дизайна (54; 3; 26; 48) позволили нам выдвинуть положение об особом эстетическом эталоне формы, включенном в структуру эстетического идеала. Это образ определенного типа форм, складывающийся в результате обобщения форм явлений действительности, содержание которых соответствует нравственным, политическим, утилитарным идеалам человека. В результате, эстетический идеал понимается как единство мотива блага (синтеза общественных идеалов в личностной форме) и эстетического эталона формы (39,81-100).

В контексте аксиологического подхода к проблеме эстетического особое внимание теоретиков привлекал и вопрос о характере эстетической потребности. Решение этого вопроса подкрепляло соответствующую концепцию эстетической ценности.

М. Каган, А. Пирадов, А. Илиади, Н. Коротков обосновывали понимание эстетической потребности как духовной потребности в бескорыстном восприятии и творчестве определенного типа форм (23; 22; 32; 53). Ю. Борев, А. Еремеев, Л. Столович, Л. Сысоева и ряд других авторов трактовали эстетическую потребность как обобщенную объективную потребность общественного прогресса в явлениях действительности в целом – в единстве их содержания и формы (7; 18; 60; 62). Ряд авторов (Е. Акопджанян, И. Джидарьян, А. Зись, О. Органова), также считая, что предметом эстетической потребности выступает явление в целом, утверждало синтетически духовный характер этой потребности. В чем сказывалось явное отождествление эстетической потребности с потребностью в искусстве (1; 15; 21; 50). Наконец, А. Мардер высказал релятивистскую точку зрения, согласно которой эстетическая потребность имеет характер материальной или духовной потребности в зависимости от ее объекта (42). Синтезируя эти позиции, мы предложили концепцию эстетической потребности как диалектически противоречивого единства потребности в благе и красоте, образующего единую потребность в прекрасном. Потребность в благе – это комплексная иерархизированная система потребностей личности, направленных на определенный род явлений; потребность в красоте – духовная потребность в восприятии определенного типа форм. Единство этих структурных граней эстетической потребности обусловлено тем, что потребность в красоте формы и по своему содержанию, и генетически теснейшим образом связана с потребностью в благе. Она есть потребность в восприятии такого типа форм, который складывается в результате обобщения форм явлений, своим содержанием соответствующих системе потребностей личности. Такая структура эстетической потребности проявляется в строении эстетического идеала как единства синтетического мотива блага и эстетического эталона формы. Эстетический идеал является выражением потребности в прекрасном и отражением ее предмета. Поэтому явление, соответствующее идеалу, оценивается как прекрасное (39,100–115).

Данная концепция преодолевает односторонность вышеизложенных представлений о характере эстетической потребности, но, как сейчас становится ясно, оставляет нерешенным ряд вопросов. Дело в том, что в комплекс ожиданий блага от сложных объектов могут входить и материальные, и духовные потребности. По отношению к первым ценность этих объектов объективна, независима от сознания, по отношению ко вторым – объективно-субъективна. Каков же характер ценности блага в таком случае? Это во-первых. Во-вторых, поскольку духовные потребности личности обладают относительной независимостью от ее же материальных и могут входить с ними в противоречие, то как в таких случаях определить ценность явления? Положительна она или отрицательна, если явление соответствует материальным, но не соответствует духовным потребностям, входящим в потребность в благе? На эти вопросы еще предстоит ответить.