Григорий Луговский - Роскошь человеческого разобщения

4. Но стоит ли воспринимать поэтичность философии как зло? Если наука, а также исторические религии способствуют утверждению картины (иллюзии?) однозначного мира, то философия, если это истинная философия (то есть не материализм или сциентизм), поэзия науки, не дает однозначных ответов, а лишь указывает ходы решения проблем. Наука невозможна без конкретных выводов, без почвы, на которую можно опереться и именно успехи линейной науки позволили вырасти культу человека – царя природы. Европейская цивилизация, для которой всегда был характерен интерес к более общим проблемам («горячая» культура) довольно рано расчленила первоначальное единство философии и науки (вспомним, что первые греческие философские школы были в основном материалистичны, а пифагорейство, давшее начало математике – этой основе. Линейной науки, наполняло числа чувственным, философским смыслом, как бы сковывая сатанинские потенции бездуховного «чистого» познания). Не исключено, что сам тип письма, распространившийся в Европе, порождал подобную устремленность мысли, в то время как восточная иероглифика закрепляла образное восприятие мира, не давая науке выйти за пределы философии.

5. Итак, предназначение философии прямо противоположно научному. Если наука ищет точное знание, которое применяется на практике, изменяя мир вещей, то философия служит (должна служить) постоянным барометром для самосохранения гомо сапиенс, т.е. дает варианты возможных других путей, предупреждает об опасности того или иного пути. Не случайно О. Вейнингер ставил рядом философов и художников, отделяя их от «людей дела» и «людей науки».

Философия столь плюралистична именно в силу своей ненаучности, поскольку нет науки философии и нет философии вообще, а есть множество философий, которые не дополняют друг друга (как это бывает с другими науками, в которых лишь углубляется специализация, то есть предмет сужается, утончается, удаляется от первоисточника – философии с её всеобщим), а конкурируют между собой. Ценность философии именно в ее множественности. Здесь мы согласимся с А. Еременко, который пишет: «Не всякая истинная мысль является ценной для развития познания и не всякая ценная – истинной. Не является ли философия генератором ценных идей для науки, независимо от их ошибочности или истинности, не в этом ли заключается ее основное задание» (А. М. Еременко. Метафоричность философского мышления…). Философ более подобен пророку, чем ученому, а все философские тексты есть вариациями на тему некоего сакрального писания, пытающегося объяснить если не всё, то очень многое (или основное). Множественность путей философии – следствие ее метафоричности, т.е. невозможности в принципе нахождения общего языка разными течениями и направлениями (это не удивительно, ведь даже обыденные состояния не всегда могут найти адекватное выражение; внимательный человек часто может поймать себя на мысли о том, что он спорит с кем-то лишь потому, что оппонент не имеет того языка, которым первый пытается выражать свое мнение). Сама философская истина, вероятно, может быть наполняема множеством содержаний, т.к. все они – метафоры пустой формы, какой только и можно представить истину, не имеющую ничего общего с человеческим языком, выступающим в качестве инструмента мысли. Единичная философия лишь, исходя из потребностей своего творца (выразителя) и его времени, наполняет эту форму своим содержанием (примером такой пустой формы является Дао, как, впрочем, и Бог в апофатической теологии, которая может лишь говорить о том, чем Он не есть). Но можно допустить, что та или иная философия более или менее истинна, то есть в определенной степени приближена ко Всеобщему. Менее «сильная» философия, как правило, более приближена к «миру сему» и линейной науке, в то время как более «философичная» философия способна развиваться дальше и, тем самым, менее исчерпаема, т.е. дольше сохраняет себя как живое, развивающееся учение, а не устоявшаяся и состоявшаяся система. Последняя, по сути, выступает в качестве такого кода, посредством которого дается свое прочтение всего мира. Состоявшаяся философия уже не знает тайны, ею познано Всеобщее и она превращается в догму, очередную религию. Такая философия исчерпала себя как источник ценных идей и неизбежно вызывает духовную реакцию. В любой философии, поскольку она не отграничивает себя от линейной науки, заложен ген саморазрушения. Как верно заметил А. Еременко, философия является ответом на десакрализацию мира, поэтому, чем более философия линейна (научна, ищущая однозначных ходов и решений задач), тем более она подобна революции – бунту против уже существующих идей, догм, ценностей. Это форма духовного люциферианства – возмущения вторичного против первичного, меньшего против большего, где меньшее – личность, философ, а большее – социум с его традициями и устоявшимся мировоззрением, в котором философ видит определенные изъяны.

6. О месте и роли философа мы поговорим ниже, сейчас же продолжим анализ отношений науки и философии. Ясно, что философия – не причина десакрализации мира, а болезнь десакрализованного мышления. По сути, философия пытается в отличие от других наук, восполнить отсутствие сакрального в жизни «мира сего», но если линейные науки, чей предмет конкретен и эмпиричен, способны развиваться по восходящей, то философия – это оплот сакрального в профаном мире, обречена на постоянный кризис и мутации, ибо она «не от мира сего». И это в то время, когда философия менее других наук способна ошибаться, ведь именно линейное научное знание в полной мере пользуется правом на ошибку (см.: А. Мень. История религии. – М., 1991, т.1, с.214), а философия в этом смысле близка религии. Философию можно считать попыткой перевода религии на язык науки, или наукой о религии, а точнее – о сакральном. Что есть сакральное? – так должен звучать основной вопрос философии. И каждая философская школа по своему отвечает на него, сакрализируя нечто. Так, материализм, утверждая первичность материи, тем самым благословляет поклонение материи и тотальную бездуховность (марксистская философия так и не смогла толком объяснить, что же есть духовность, так как, видимо, этот вопрос ее не очень занимал, ведь сакральна материя). Для Платона сакральное – это мир идей и эйдосов, для Аристотеля – формы и Бог-первотолчок, Бог-философ (в этом есть своя логика, ведь философия – наука о сакральном, Бог же – само сакральное; но есть логика и в мысли Платона о том, что боги не ищут мудрости, поскольку изначально мудры. Это логика философа, живущего в десакрализованном мире, но ищущего сакральное, движущегося к нему. Здесь уместно вспомнить, что традиционное общество, которое сакрализовало самое себя, свои устои, не могло иметь философии, т.к. было, подобно платоновским богам, уже мудро). Сакральным источником для моралистов выступала смерть, подстегивавшая их поиск, попытки психологически (философски) защититься от смерти (философствование о смерти есть приобщение к ней и тем самым ее окультуривание, создание кода для общения со смертью, или – проще – разработка языка, описывающего смерть и снимающего давление неизвестности). Нетрудно обнаружить идею сакрального в трансцендентном Канта, в мировом духе Гегеля. Наконец, новейшая философия приблизилась к мысли о том, что сакральное есть Хаос. Не эта ли идея заложено в эволюции Дарвина, диалектическом материализме (как, впрочем, и в его корне – гегелевском ухе), бессознательном Фрейда, архетипах Юнга? А хаос безлик и многогранен, бесформен и форма всех форм, поэтому философская мысль попросту неисчерпаема. Любая новая метафора способна открыть доселе неведомую грань многообразной Истины, но вся она непознаваема. Как ни парадоксально, но только Хаос и может быть источником всех сакральных потенций.