Григорий Луговский - Роскошь человеческого разобщения

Прежде всего, потребностью философствовать обладают мужчины. Это объясняется биологически, так как женщина призвана осваивать и окультуривать уже «прирученное», тем самым символизируя «сей мир» (мать-земля, материя). Именно поэтому женщины более склонны поклоняться идолам, более религиозны в профанном смысле, поэтому практически нет женщин-философов, хотя есть женщины, прекрасно знающие чужую философию. Мужчина, чей удел – освоение необжитого мира, может, будучи наделенным сильным религиозным чувством, заниматься приручением «диких мыслей».

Эволюционный смысл философии (и шаманства) в том, что философ подумал обо всем раньше, чем обыденный человек. Философия дарует язык для кризисных состояний, ибо выход на передний край познания всегда означает соприкосновение с хаосом и ощущением хаоса в себе. Философ именно призван философствовать, как шаман – камлать (причем шаман может камлать и для себя). Это их способ исцеления, преодоления кризиса. Известно, что мифология рождается и развивается наиболее интенсивно в условиях вызова, который испытывает общество. Кризисные культы принуждают своих адептов к более утонченному чувствованию мира, расширению их сознания. Замечено, что русские раскольники (вынужденная маргинальность, кризисность их культа очевидны) задавались философскими вопросами значительно чаще, чем сторонники официальной церкви (К. Касьянова. О русском национальном характере. – М., 1994, с. 56). Именно в состоянии кризиса мифологического мышления возникли все исторические религии и основные философские системы, в кризисные эпохи возрастает интерес не только к религии, мистике, но и к философии.

Характерно, что наибольшее число крупных философов дала Германия конца 18 – начала 20 вв., именно в эпоху, когда эта страна переживала период кризиса и фактического духовного рождения. Немецкая философия сформировала и понятие Абсолюта, из чего допустимо сделать вывод: что-либо становится объектом познания при отделении его от субъекта, при абстрагировании от познающего. Чем менее близка жизнь общества и философа к Абсолюту, тем явственнее возникает идея Абсолюта. Из этого, например, следует: лишь в абсолютно десакрализированном мире возможно выделение сакральное и его познание. Чем сильнее дискомфорт, ощущаемый философом, тем больше возможностей приблизиться ко всеобщему и лучше понять его, открыть еще несколько граней многоликой истины.

Иногда мы пытаемся постигать сложные явления. И здесь трудно избежать упрощения. В таких случаях наше сознание часто прибегает к методу разделения чего-то сложного надвое. Так возникают противопоставления добра и зла, высокого и низкого, горячего и холодного, быстрого и медленного…

В данной статье я попытаюсь прибегнуть к такому же методу, рассматривая пары противостоящих сил, которые и порождают более сложные явления нашей действительности. Итак….

Любое творчество – это манипуляция со знаками, кирпичиками нашего восприятия. Где берутся эти кирпичи? В сознании и в его глубинах. Чем отличается истинное творчество от простого перекладывания готовых кирпичиков-элементов? Думаю, что, прежде всего количеством тех кирпичиков, которые лежали не на поверхности, а ближе ко дну нашей души/сознания. Чем больше в здании, построенном творцом, элементов необычной формы, тем удивительнее нам кажется такое произведение. Но, как и в строительстве, типовых зданий в любой культуре бывает подавляющее большинство.

Творческие способности, на мой взгляд, зависят от силы взаимодействия души (она же известна нам под именем сознания) и бессознательного. Если напряжение в их отношениях велико, то человек способен выдавать на поверхность большие объемы качественного творческого материала. С другой стороны, творчество – результат компромисса внутри себя, тем самым акты творения становятся ценным приобретением для культуры вообще, давая варианты ответов на типичные ситуации внутренних конфликтов, присущих каждому человеку.

Количество любого материала ограниченно. Поэтому очень часто для сооружения нового здания прибегают к разрушению старых. Некоторые кирпичики при этом вовсе приходят в негодность и выбрасываются, а другие приобретают новую жизнь в очередной конструкции. Чем более революционно творчество, тем больше оно связано с разрушением, или использованием новаторских, необычных форм материала.

В любом творении мы ищем смысл, а иногда находим его даже больше, чем сам автор. Но такова потребность нашего восприятия: видеть связи там, где их может быть и не планировалось, складывать хаотические пятна в картинку, обнаруживать чудо в сложном сплетении образов. Если в чем-то мы все-таки не можем найти смысла, то называем такое творение абсурдным и полагаем, что смыслом его является именно абсурд – бессмысленность. Но всегда будут появляться всё новые смельчаки, пытающиеся вдохнуть смысл в абсурд, находя новые прочтения ребусов.

Наша свобода ограничивается возможностями нашего языка. По сути, более ни в чем мы не свободны так, как в манипуляции кирпичами творения в своем сознании. Но любой истинный творец вынужден подчиняться внутренней логике творения. Чтобы не расстраиваться, необходимо раздваиваться: каждый творец внутри себя раздвоен на того, кто подает кирпичи и того, кто их отбирает и выкладывает в определенной задуманной последовательности. Если подающий доминирует, то такое творение приобретает сложные полисемантические черты. Если доминирует строящий, то многие кирпичи отбрасываются, либо вовсе не подымаются из глубин души, такие творения более реалистичны, понятны и прозаичны.

Важнейшим отличием поэзии является ее большая приближенность к глубинам души, к бессознательному. Если проза чаще всего отражает ту реальность, которая нами непосредственно воспринимается, то поэзия скорее призвана не объяснять, а зашифровывать реальность, указывая тем самым на непостигаемость, неоднозначность бытия. Если прозе достаточно ограниченного количества кирпичей-символов, то поэзия требует как можно большего количества образов. Для прозы важны ситуации, а для поэзии – явления в их сути. Проза описывает конфликты на поверхности, а поэзия обращается к их корням.

Нельзя обойти вниманием и такое важное понятие для творчества и культуры в целом, как дух. В какой-то степени дух – это наш внутренний бог, господствующая жизненная программа. Если бессознательное это фрейдовское Оно, сознание – Я, то дух – это Сверх-Я, сила, определяющая набор ценностей и непосредственно руководящая нашей волей и сознанием. Насколько мы духовны, настолько мы обращены ко всеобщему. Чем менее развито в нас духовное начало, тем больше Я подчинено влияниям, идущим из природных потребностей. Каковы отношения духа и души? Несомненно, душа таит в себе множество важных для выживания качеств, так как в глубинах своих она контактирует со всеобщим в форме бессознательного, является сверхиндивидуальной силой. Дух же – это уже сотворенный и работающий проект реагирования на реальность, некая готовая концепция бытия, философия. Дух – это пропущенная через разум душа. Но что же, в таком случае, разум? Это оператор, делающий выбор ежесекундно. Выбор между частным и общим, инстинктивным и культурным, между совестью и выгодой. Поскольку сознание (= душа) – слуга данного тела, отвечает за его выживание и комфорт в этом мире, не всегда сознательный выбор совершается в пользу сверхценностей духа. Сознание профанно, индивидуалистично, а дух сакрален. Хотя это и не отрицает стремления сознания к сакральному, всеобщему.