Евгений Иванов - Апология идеализма

Квантовая механика, если понимать ее как онтологически состоятельную теорию, изображающую «истинное» положение дел в мире, буквально утверждает, что все материальные частицы – суть волны. Все состоит из волн. Но непосредственное наблюдение за траекторией движения любой элементарной частицы (например, наблюдение движения заряженной частицы в камере Вильсона) показывает, что она движется по вполне определенной классической траектории, т.е., показывает, что она является корпускулой, а отнюдь не волной (которая, в отличие от корпускулы, движется сразу по всем возможным траекториям). Волновые же свойства частиц проявляются в лишь том случае, если у нас нет возможности непрерывно наблюдать за движением частицы. Если истиной является тезис, что всякая частица – есть волна, и что она движется сразу во всех направлениях, как любая волна, а мы, однако, видим ее всегда как классический объект, осуществляющий лишь одно из возможных движений по конкретной траектории, то это означает, видимо, что мы просто видим не то, что есть на самом деле – видим как бы лишь некий «классический срез» или «проекцию» гораздо более сложно устроенной квантовой реальности, а специфику этого «среза» определяет, как можно предположить, именно работа нашего сознания (см. об этом подробнее в 6 главе данной работы).

Таким образом, мы видим, что обыденная реальность, данная нам в чувственном восприятии, не только не совпадает с научной картиной мира, но по сути даже ей не изоморфна (не является ее взаимно-однозначным отображением). Мы видим лишь некий аспект, «срез» или «проекцию» научно постигаемой реальности, причем видим в некой субъективной (пространственно-временно-качественной) репрезентации. Отсюда следует, что обе эти картины мира – и чувственно-воспринимаемая, и научно-постигаемая, не могут быть одновременно истинными. Если истинна научная картина мира, то чувственная картина – ложна, в том смысле, что она является лишь неполным, опосредованным, односторонним изображением (проекцией) некой, по сути даже невообразимой (но вполне мыслимой посредством математических формул), и гораздо более содержательно богатой и сложно устроенной истинной «объективной реальности». Если же, как настаивают интуитивисты, «мы видим сами вещи», то вещи должны быть именно такими, какими мы их видим. Тогда именно чувственное восприятие дает нам истинное изображение реальности. (А. Бергсон прямо указывал, что «материя совпадает с чистым восприятием», она «абсолютно такова, как кажется» и, следовательно, «было бы напрасно придавать мозговому веществу способность порождать представления» [1, с. 202—203]). Но, в таком случае, научная картина мира должна быть квалифицирована как ложная. Это означает, по меньшей мере, что все специфические объекты науки (атомы, волны, элементарные частицы и т.п.), поскольку они не даны в восприятии, существуют лишь как мысленные конструкции в головах ученых, придумавших эти конструкции. (Физические объекты существуют лишь «в головах» физиков – и больше нигде). Научная картина мира здесь как бы «надстраивается» над подлинным бытием (данным нам в восприятии) и, с этой точки зрения, само ее существование оправдано лишь чисто прагматическими целями – эта картина призвана упорядочить наш чувственный опыт, связать его в единое логическое целое, что позволяет нам, в конечном итоге, предсказывать одни чувственные факты на основе других чувственных фактов. Наука, с этой точки зрения, поскольку она лишена онтологического содержания (не есть описание чего-то реально существующего), приравнивается в этом своем статусе к любой другой альтернативной картине мира (мистической, мифологической, религиозной). Преимущество науки можно усмотреть лишь в удобстве ее использования – она позволяет максимально сократить число первопринципов, описывающих структуру значимых для нас связей в опытно данной нам реальности (позволяет, например, свести всю классическую механику к одному динамическому уравнению) и, т.о., обеспечивает «экономию мышления» (по Э. Маху).

Именно такое понимание науки – как некой условной, лишенной онтологического содержания модели реального чувственно-постигаемого мира, по сути, и преобладает в современной философии. Отсюда вытекает, с одной стороны, возможность игнорировать научные теории (например, физиологическую теорию восприятия), а с другой – трактовать науку как форму культуры, которая находится в одном ряду с религией, мифологией, художественной литературой, и исследовать ее в контексте культурно-исторической динамики любых других культурных образований.

Как нам представляется, такое понимание науки в рамках интуитивизма, противоречит самому смыслу научной деятельности, как поиску объективной истины, ведет к неизбежной релятивизации и принижению значения научного знания. С этих позиций, например, трудно понять, почему целые разделы науки, (геометрия, механика и т.п.) могут сохранять внутреннее единство и устойчивость во времени, и почему наука обладает таким огромным прогностическим потенциалом – несмотря на то, что с интуитивистской точки зрения она никакого отношения к подлинной реальности не имеет. Здесь объективность научного знания незаслуженно приносится в жертву весьма предвзятой и, по сути, весьма уязвимой для критики интуитивистской теории «прямого восприятия реальности».

Уязвимость же интуитивизма вытекает из простейших аргументов, известных еще античным скептикам. Суть этих аргументов в том, что «объективность» чувственной картины мира вступает в явное противоречие с относительностью нашего восприятия. Существование иллюзий восприятия, тот факт, что восприятие качеств (например, цвета, вкуса, запаха, холода, тепла) зависит от состояния наших органов чувств и организма в целом (человек с желтухой, все видит желтым, с воспаление глаза – красным, у беременных изменены вкусовые ощущения, повреждение периферических нервов не позволяет чувствовать тепло или холод и т.п.), – явно говорит не в пользу теории «прямого восприятия». Если мы видим «сами вещи», то вещи должны быть именно таковы, какими мы их видим. А это означает, что если меняется восприятие – то должна меняться и сама вещь. Я надавливаю пальцем на глазное яблоко – и вижу, что вещь, на которую я смотрел, раздвоилась. Если буквально следовать интуитивизму, нужно признать, что надавливание на глаз порождает удвоение реальной вещи. Почему же другой человек в этом случае не видит эту вещь раздвоенной? Почему розовые очки окрашивают видимые вещи в розовый цвет и почему это окрашивание не видят другие? Почему очки корректируют зрение? Все эти вопросы, элементарно разрешимые в рамках репрезентативной теории восприятия, превращаются в неразрешимые загадки с точки зрения интуитивизма. Стоит ли в таком случае отказываться от репрезентативной теории восприятия? Мы полагаем, что не стоит. Как только мы возвращаемся к репрезентативной модели – все встает на свои места. Физиологические и психологические теории восприятия обретают свой истинный смысл, а наука обретает статус «истинного изображения реальности».