Виктор Кротов - Книга без титула и комментарии к ней. Ориентирование во внутреннем мире

Я ощущаю себя действующим. Или: я ощущаю возможность изменять некоторые из испытываемых мной ощущений. Эта особенность сознания выражается в ощущении и намеренных действий, и невольных, и осуществлённых, и возможных.

«Наши восприятия дают нам очертания возможного действия на вещи гораздо более, чем очертания самих вещей. Контуры, которые мы замечаем в предметах, обозначают только то, чего мы можем в них достигнуть и что можем изменить». 17 17 Бергсон, Анри; 1859—1941; Франция; философ

Дело даже не в том, что мы можем действовать. Правильнее сказать – мы не можем не действовать, но можем выбирать образ действия. С одной стороны, это внешние поступки, наше физическое поведение в материальном мире. С другой – воздействие на собственные внутренние ощущения. Впрочем, опять-таки правильнее сказать, что все ощущения меняются постоянно, но мы можем в этом изменении участвовать.

Я представляю себя находящимся среди людей, сознание которых не отличается принципиально от моего собственного. Или: среди внешних и внутренних ощущений имеются такие, которые побуждают меня воспринимать своё сознание как одно из многих ему подобных.

«Мера существующего или несуществующего есть каждый из нас».

«Мера – в себе самом, а подтверждение – в других». 18 18 Протагор; 481—411 до н. э.; Древняя Греция; философ

«Я существую», «я ощущаю», «я чувствую», «я помню», «я хочу», «я действую» – сколько «я», прежде чем дойти до последнего из них: «я лишь один из людей», – после которого начинается «мы»… Но только вернувшись с этим «мы» к существованию и ощущениям, к чувствам и памяти, к желаниям и действию, начинаешь постигать себя как личность, как явление неслучайное и небессмысленное.

Эти два движения могут не раз чередоваться. То человек в каждом из людей видит своё отражение, то каждого готов отразить в себе, считая воспринятый образ частью собственной души.

Аксиомы мышления нужны мне не столько во имя изначальности рассуждений, сколько из практической потребности в фундаменте, в нулевом цикле строительства мировоззрения. Это то самое «уточнение понятий», к необходимости которого обычно приходят собеседники после долгих споров. Мне показалось необходимым проделать такую работу до (надеясь на вместо) возникновения пагубных разногласий с самим собой.

Выделение аксиом, со многих точек зрения, довольно условно. Может быть, их назначение лишь в том, чтобы установить некоторый круг понятий и выражений, – только не в виде определений, а в виде первых попыток эти понятия применить.

Не менее условно и отделение аксиом друг от друга. Они как бы составляют некую единую аксиому, расслоение которой необходимо лишь как развёртка моего мысленного представления об очевидном.

«Когда человек говорит, он должен сделаться на мгновенье односторонним; без обособления не может быть ни сообщения мысли, ни поучения». 19 19 Гёте, Иоганн Вольфганг; 1749—1832; Германия; поэт, писатель, философ, учёный

Если в точных науках аксиоматика – тот исходный островок, с которого исследователь может надеяться достичь по логическому пути, аки посуху, обетованной земли просторных теорий, то в философии такие устремления не дают надёжных результатов. Здесь аксиомы нужны лишь для того, чтобы отграничить несомненное от предположительного, отделить эти области друг от друга – не догматически, а просто потому что в первом случае сомнения менее плодотворны, чем во втором.

«Мы должны начинать с разграничения между данным и заданным, между наличностью и предположениями. Но разграничивать одно от другого не значит ограничиваться одним». 20 20 Соловьёв, Владимир Сергеевич; 1853—1900; Россия; философ, поэт

Наконец, логическая направленность аксиом сообщает им определённую одноплановость. Значение подобного подхода велико для тех, у кого мышлением заправляет логика, но может сходить на нет для людей иного душевного склада.

В сознании можно выделять самые разнообразные категории – даже не за счёт абстрактной логической изощрённости, а каждый раз имея в виду реальные и важные явления. Во многом это разнообразие зависит от направленности взгляда. В структуру сознания можно углубляться столь же усердно, варьируя подходы, как физики углубляются в структуру материи. Но если физикам для изощрённых экспериментов нужна изощрённая аппаратура, то философу разнообразие обходится куда дешевле. Ведут к разнообразию и бесчисленные возможности объединения, разделения, комбинирования душевных и духовных реальностей, замеченных тобой или другими.

Такое занятие часто оказывается полезным для отдельных задач самопознания. Но опьяняться результатами такого творчества не стоит. Для других задач могут потребоваться другие решения.

После установления (не введения, а осознания, уловления) аксиом мышления можно было бы попытаться установить и постулаты – гипотетические положения, не связанные с полной интуитивной уверенностью в их истинности, однако необходимые для полноты дальнейшего философского анализа. Но аксиомы достаточно просты и долговечны; если их не сформулировать в явном виде, они будут присутствовать в рассуждениях неявно. Более сложные гипотезы, преждевременно обращённые в постулаты, могут оказаться всего лишь забавными и ломкими игрушками или, хуже того, стопорами для развивающегося мышления.

Философские постулаты – это перекрёстки, на которых люди расходятся по своим кварталам. Одно дело махнуть рукой в сторону дальнего перекрёстка, другое – распрощаться на нём, закончив общую прогулку.

Не надо, побродим ещё вместе, пока есть силы и предмет для дружеской беседы.

«То, что наше мышление провозглашает знанием, является обычно лишь неоправданной интерпретацией мира». 21 21 Швейцер, Альберт; 1875—1965; Германия; философ, врач, музыкант

Многие гипотезы мировоззрения считаются истинами только ввиду отсутствия опровергающих фактов. Когда же опровергающие факты всё-таки возникают, мировоззрение перестраивает соответствующую гипотезу так, чтобы она вбирала в себя эти явления или умела их интерпретировать, – после чего гипотеза снова на какое-то время годится в истины. То же самое, впрочем, происходит и в естественных науках.

Если быть логически педантичным, то об истине нужно было бы говорить только после того, как принята определённая совокупность аксиом или ставших постулатами гипотез. Тогда истиной следует называть любое их логическое следствие. Но эти «истины» оказались бы столь ограничены и убоги (если вообще верны), что такой титул выглядел бы насмешкой над их крошечным содержанием.