В. Шлыков - Память прошлых других. Как трансцендентальная экспликация историчности: к онтологии исторического сознания

Речь не только о тезисах Фукуямы; вся традиционная историография густо замешана на трёх-четырёх циклических эпохах и отождествлении последней из них с текущим моментом истории. Напротив, в изначальном прошлом «находятся» всегда те, кто представляются как иные, особенные, получеловеческие.

Историю, опять-таки, не как науку, но как форму жизни.

Подробнее см. Перов Ю. В. Историчность и историческая реальность.

Прежняя характеристика сознания как исторического была функциональной, эта – сущностная.

Так и в других языках: history → historicality; Geschichte → Geschichtlichkeit и проч.

См. Русские толковые словари Ушакова, Ефремовой, Ожегова.

«Известное выражение Г.-Г. Гадамера о том, что фундаментальный характер историчности не зависит от того обстоятельства, что человеческое существо имеет историю, но что, скорее, вся история целиком покоится на изначальной темпоральности и историчности человеческого бытия» [Михайлов, 30], будет для нас лейтмотивом всего исследования.

Можно предложить с известными поправками следующие соответствия: интенциональность=бытие-в; горизонтность=мир; региональность=область мира (подручная, наличная и т.д.) (см. [Хайдеггер. Пролегомены к истории понятия времени, сс.163, 165 и слл.]).

К сожалению, в русском переводе упущена существенная игра корней «wieder» и «wider», первый из которых указывает на восстановление прежнего состояния, а второй – на ответное действие. Поэтому смысл хайдеггеровой цитации состоит в том, что возвращение к прошлым возможностям прошлой экзистенции есть прежде всего ответ, стало быть, диалог с ней, а не слепое копирование, и поэтому в некотором смысле противодействие, агон, тому, что сегодня сохраняется всего лишь как прошлое.

Об этом см. также Морева. О поэтике истории и риторике конца, или конец истории как мета-форма бесконечного нарратива.

Справедливости ради надо отметить, что Хайдеггер анализирует преимущественно первое издание «Критики чистого разума», попутно отмечая, что во втором Кант сам испугался тех возможностей, которые открывала перед ним глубокая проработка трансцендентальной способности воображения как основы чистого созерцания и чистого мышления [Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики, §31].

Поэтому становится возможным сказать, что «индивидуальность готова принять своё наследие во всей полноте его случайности и беспочвенности. Такое отношение к своему историческому прошлому является его „воспоминанием“» [Хофман. Смерть, время, история: второй раздел «Бытия и времени», c. 366]. Действительно, без фундирующего другого воспоминание беспочвенно.

См. Шуман, Слинин, Молчанов, Мотрошилова…

Эта тема, данная в «Кризисе» весьма кратко, подробно рассмотрена в знаменитом пятом размышлении [Гуссерль. Картезианские размышления].

Отсюда начала свой путь феноменология восприятия Мерло-Понти и здесь обрела своё строго философское оправдание ландшафтная метафизика Шпенглера.

Деррида указывает: «Гуссерль говорит о лингвистическом или графическом теле как о плоти, о собственно теле (Leib), или некоей духовной телесности (geistige Leiblichkeit)» [там же, с. 110].

Деррида напоминает нам текст примечательной сноски Гуссерля: «Исторический мир, конечно, пока преддан как общественно-исторический мир. Но историческим он является только через внутреннюю историчность каждого отдельного индивида, и отдельного в его внутренней историчности с другими объединенными лицами. Здесь следует вспомнить то, что мы в беглых начальных размышлениях сказали о воспоминаниях и о постоянно заключенной в них историчности» [там же, сс. 143, 236].

Неразличимое единство цели и начала: мы начинаем с цели и целью полагаем начало. Важно понять, что это не диалектика начала и конца: конец удалён в бесконечность, бесконечность превращена в идею. Именно поэтому мы говорим не об эсхатологическом или просто логическом, но об историческом и его историчности.

Деррида напоминает нам о строгом различении Гуссерлем идеи и эйдоса, горизонта и сущности, и пишет: «Идея – это не Абсолют, существовавший сначала в полноте своей сущности и затем нисходящий в историю или открывающий себя субъективности, чьи акты ему внутренне вовсе не необходимы» [там же, с. 192].

«Здесь не место забираться в эти глубины» – заключает Гуссерль [там же, с. 244].

Отмежевавшегося, как известно, от трансцендентального проекта «Бытия и времени».

Смысл ставшего есть его становление-генезис плюс генезис самого смысла, а точнее, на фоне генезиса смысла.

Если существование требует соотнесения с настоящим, то бытийствование вполне свободно от этого. Бытийствовать можно как в модусе было(прошлое), так и в модусе будет(будущее).

Русский перевод, на который мы будем повсеместно ссылаться: Рикёр П. Память, история, забвение / Пер. с франц. – М.: Издательство гуманитарной литературы, 2004 (Французская философия XX века). 728 с. Далее – ПИЗ, с указанием страницы.

См. Бергсон. Материя и память.

«Мы всегда говорили, что общим для воображения и памяти является присутствие того, что отсутствует, а разъединяющим – с одной стороны, свойственное воображению отвлечение от реальности и видение ирреального, а с другой стороны, свойственное памяти полагание предшествующего реального» [ПИЗ, 72].

Он даже читает Фрейда через Бергсона, замечая, что «если говорить о психоанализе, то разрыв, возникающий между бессознательным как результатом вытеснения и бессознательным чистого воспоминания не является непреодолимой пропастью» [ПИЗ, 616].