Анатолий Ахутин - Поворотные времена. Часть 1

Нет, видимо, вовсе не из личной привязанности к Сократу, не из художественных или педагогических соображений Платон обращается именно к жанру сократической беседы и вместе с Сократом не признает длинных, хорошо выстроенных речей и записанных текстов. Им нужен живой или мысленно вызываемый собеседник. Вот в «Софисте», где элеец набирается духа оспорить мнение самого Парменида, «нашего отца», он говорит: «Нам надо принять такой метод исследования, как будто они тут присутствуют и мы их расспрашиваем…» (Soph. 243 d. Пер. С.А. Ананьина). Записанные же тексты для беседы не годятся. Они легко плодят мнимых знатоков, потому что (1) можно усвоить (запомнить) изложенные в них знания (мнения, информацию), но ничего толком не понимать, потому что эти знания не получают «внутренне – сами от себя» (Phaedr. 275 а), и (2) «ужасная особенность письменности» состоит в том, что кажется, будто это сочинения говорят, «а спроси их – они очень величественно молчат» или «всегда твердят одно и то же» (ibid. 275 d) 32 32 Стало быть, заметим мы на полях «Федра», понять текст – значит суметь, во-первых, усвоить его, т. е. перевести текст в нашу собственную внутреннюю речь, услышать «внутренне – сами от себя», и, во-вторых, суметь воспроизвести в нашей внутренней речи голос автора сочинения, как бы способного продолжить свою речь в ответ на наши, быть может, не приходившие ему в голову вопросы. Иными словами, понять письменный текст – значит суметь вернуть его в стихию разговорной, устной речи. . И только тот, кто умеет пользоваться искусством разговора (τώ διαλεκτική τέχνη χρώμενος), «сеет проникнутые знанием речи (…): они не бесплодны, в них есть семя, которое родит новые речи в душах других людей, способные доставить ему бессмертие, а его обладателя сделать счастливым в той высшей степени, какая возможна для человека» (ibid. 276 е – 277 а. Пер. А.Н. Егунова, под ред. Ю.А. Шичалина).

Если с этой точки зрения мы просмотрим даже капитальные истории философии, не скажем ли мы о философах вместе с Платоном: «Каждый из них, кажется мне, рассказывает какую-то сказку (μΰθον), как будто мы дети, один – что существующего три рода, и порою что-то из сущего как-то враждует с другими, порою же они становятся дружными, вступают в брак, и имеют детей, и воспитывают их; другой же говорит, будто имеются два (начала) – влажное и сухое или теплое и холодное, сочетает их и заключает браки между ними…» (Soph. 242 d).

«Правильно ли кто из них обо всем этом говорит или нет – решить трудно, да и дурно было бы укорять столь славных и древних мужей» (ibid. 243 а). Ho философия, утверждает тем не менее Платон, не рассказывает сказок и басен о том, что дела-де в этом мире, а также в том обстоят так-то и так-то. Философия начинается там, где мы можем как бы остановить поток повествующей речи, попросить автора принять во внимание нас (живущих, может быть, тысячелетия спустя) – следим ли мы за его рассуждениями или давно уже остались позади (ibid. 243 b), – задать ему вопрос, послушать, не имеет ли он что возразить на то, как мы его изложили, оттрактовали, объяснили, поставили на место. А то ведь

И будто бы только нам известно, какими нитями они приводились в движение.

He случайно мы постоянно обращаемся здесь к диалогу «Софист». Это блестящий образец искусства платоновской диалектики. Ho если следовать его исходному определению: искусство философской беседы, образец этот обнаруживается, конечно, не в попытках дать определение «софиста» путем « диэрезы » – дихотомического родо-видового деления, приема весьма искусственного и бесплодного (хотя умение разделять целое на виды и связывать виды в целое Платон тоже относит к искусству диалектики, см., например: Phaedr. 266 b; Soph. 253 с – е). В «Софисте» это и не внутренние взаимоотношения пяти выводимых тут категорий', бытие, покой, движение, тождество и различие 33 33 Как полагает А. Ф. Лосев, ориентируясь на гегелевское понимание диалектики. C м. его комментарий к диалогу в кн.: Платон. Соч.: В 3 т. М., 1970. Т. 2. С. 571. . Чистый образец платоновской диалектики в «Софисте» – это разговор, крупный разговор о бытии и небытии (γιγαντομαχία τις περί τής ουσίας – некая борьба гигантов о сущности – Soph. 246 а), о мышлении, истине и лжи, – разговор, который Платон заводит снова, с начала, как бы в присутствии Парменида, Гераклита, тех «древних и славных» мужей, которые однажды было исчерпали тему. Подобно тому как «Теэтет» снова открывает вопрос о знании, «Софист» снова открывает вопрос о бытии (и еще раз снова открывает его «Парменид»…). Разговор этот Чужеземец из Элеи ведет не с Теэтетом, а с ионийцами, со своим «элейским племенем» и его «отцом» Парменидом, с гераклитовцами. А еще точнее сказать, его ведет Платон-элеец с Платономгераклитовцем и с Платоном-платоником. Благодаря этому разговору, начавшемуся как бы с самого начала (и вечно продолжающемуся), бытие и мышление оказываются снова тут, во всей их вечной новости 34 34 Индоевропейская мифология и сам язык дают нам понять, как, какими корнями могут быть связаны «вечное» и «новое», «всегда-впервые-рождаю-щееся», «юное». Cm.: Онианс Р. На коленях богов. Истоки европейской мысли о душе, разуме, теле, времени, мире и судьбе. М., 1999. Ч. 2. Гл. VII. Вещество жизни. Cm. также литературу, указанную Н. В. Брагинской в статье, прямо к нашим темам не относящейся: Брагинская Н. В. Эон в «Похвальном слове Константину» Евсевия Кесарийского // Античность и Византия. М., 1975. С. 286 – 306, прим. 10 и 11 на с. 302. , загадочности, удивительности. И когда М. Хайдеггер ставит эпиграфом к «Sein und Zeit» фразу из «Софиста»: «Ибо очевидно ведь вам-то давно знакомо то, что вы собственно имеете в виду, употребляя выражение „сущее”, а мы верили правда когда-то, что понимаем это, но теперь пришли в замешательство» (Soph. 244 а. Пер. В.В. Бибихина), он со своей «фундаментальной онтологией» включается в этот вековой разговор, силою которого, как утверждает Платон, только и можно подступиться к неприступному.

В «Государстве», в конце VI и VII книг, Платон, пожалуй, детальнее всего выясняет содержательный смысл диалектики в ее отношении к другим искусствам и ученым занятиям (τα μαθήματα). Он говорит здесь, что человек, не способный к диалектике, не умеет ни в чем «дать отчета (λόγον … διδόναι) ни себе, ни другому» (RP. 534 Ь), не способен идти, как воин , сквозь все препятствия к цели и не имеет ни малейшего понятия о благе, что такой человек проводит всю жизнь в спячке (ibid. 534 с). Ho ведь это из «Апологии», все метафоры сократовских речей. И что же? Именно здесь диалектика – философская беседа – провозглашается венцом и завершением (τέλος) всех ученых занятий (τών μαθήματων) (ibid. 534 е). Тем, ради чего все, чему все в государстве так или иначе подчинено. А чтобы мы не сомневались, что речь идет о беседе, о знакомых сократовских вопросах и ответах, Сократ «Государства» – именно в этой связи – говорит собеседнику, что, если тот хочет подготовить своих будущих детей к участию в управлении государством, он законом обяжет их «получать преимущественно такое воспитание, которое позволило бы им быть в высшей степени сведущими в деле вопросов и ответов» (ibid. 534 d. Пер. А.Н. Егунова).