Анатолий Ахутин - Поворотные времена. Часть 1

Все эти связки, узлы, скрепы пронизывают нашу речь, образуя из ее «логосов» неявную сил-логистику само-собой-разумеемости, которая охватывает и содержит наши мнения, убеждения, знания, позволяя им самим содержать одно и не содержать другое. Философия обращает свое вопрошающее внимание не только на то, что, собственно, мы знаем, когда думаем, что знаем, но и на эти связки, – на то, как мы мыслим, когда думаем, что мыслим. Она испытует, в самом ли деле «следует», «допустимо», «возможно», «необходимо»… – и чем все это определяется или обеспечивается: что значит, что одно следует или вытекает из другого, откуда черпает свою силу необходимость, что допускает допустимое или открывает возможности и т. д. Мы тем самым как бы выпутываем мысль из ее впутанности в иное, в «плоть»: в соглашения неведомого происхождения, в связи не столько понятые, сколько принятые, в ложные подсказки языка, в фантомы воображения… Мы распутываем клубки мыслей, развязываем ее скрученные узлы и случайные сцепления, очищаем мысль, высвобождаем ее к собственному бытию, проверяем, стоит ли наша мысль на собственных ногах.

Такова аналитическая сторона философии. Если верно утверждение современной аналитической философии, что большинство философских проблем обязаны своим существованием непроясненности философского языка и логики мысли, что философские «сущности» суть всего лишь химеры языка, философии следовало бы навсегда умолкнуть от стыда и позора, как умолкла навсегда, бросившись в море, дева-Сфинга, когда Эдип разгадал ее загадку. Потому что философия-то отродясь и претендовала на ясность и чистоту мысли. Ей не помогут никакие ссылки на глубокомыслие: мутное, темное, расплывчатое глубину как раз безнадежно скрывает. До последних доступных ей глубин философия доходит тем же путем, которому она положила начало первым делом: λόγον διδόνοαι – дать отчет в том, что мы говорим, как знаем и думаем. Рационализм, в котором так часто обвиняют философию антипозитивисты (адепты чувства, жизни, веры), не означает ничего другого, кроме стремления к предельной ясности, к той степени прозрачности, которая одна только позволяет прозреть бездонную глубину. Впрочем, жить в потемках, конечно, уютней.

He входя сейчас в подробный разговор с «аналитиками» (нашими Эдипами, которые всячески укрываются от трагической озадаченности самими собой) по поводу аналитичности философии, заметим только, что весь аналитический органон – от семантического анализа языка до формальной силлогистики – был разработан Аристотелем по ходу философского дела.

Часто говорят, что все это пошло в ход потому-де, что уже у Аристотеля, в особенности же в эллинистическую эпоху, философия стала школьным делом. Она становится школьной, возникают отдельные философские дисциплины, которые могут стать и самостоятельными науками: логикой, этикой, физикой. Наряду с ними обособляется и собственно философия, первая философия, которая излагается после физики и называется мета- физикой 37 37 Cм., например: Хайдеггер М. Основные проблемы метафизики. Введение // Вопросы философии. 1989. № 9. . Тут есть повод подумать об этих определениях и связанных с ними прозвищах: школьная (школярская, схоластическая), профессиональная (профессорская, кабинетная). Подумать о том, как связано, если связано вообще, дело философии и возможность обучения этому делу.

Суть в том, что возможность обучить другого знанию входит в само определение знания. «Вообще, – говорит Аристотель, – признак, отличающий знающего от незнающего, – способность обучить, и поэтому мы считаем, что искусство (τέχνη) в большей степени является знанием, чем опытность, ведь одни могут, а другие не могут обучить» (Metaph. 11,981 b 8 – 10. Ср.: Anal. Post. I 2, 71 b 1). В самом деле, что такое сократическая маевтика? – Столь же метод порождения самой мысли, сколь и метод научения рождать мысль. Платон, как мы замечали, требует от других мыслителей помнить о «нас», слушателях: успеваем ли мы следить за ходом их рассуждений, за их связностью, мы бы сказали, логичностью. Далее, только обученный знать, обученный в том сильном смысле, что знает и что значит знать, знающий, иными словами, логику знания (скажем, аподиктическую эпистемологию Аристотеля, частью которой является его силлогистика), может понять смысл философского незнания (проблема начал), более того, уяснить своеобразную логику этого незнания. Философский апофатизм – апофатизм ученый, методический, логический (см. наст, изд.: с. 49, прим. 1).

Вот почему Платон говорит: «Кто охотно готов отведать от всякой науки, кто с радостью идет учиться и в этом отношении ненасытен, того мы вправе будем назвать философом» (RP. 475 с). И правда, в «Государстве» мы находим обширнейший проект образования философа, формирования философского тела, души и ума. Душа, образованная, устроенная в созерцании стройного движения небесных тел и в восприятии стройного движения музыкальных звуков, способна обратиться из чувственной в мыслящую, войти в мир чистого строя геометрии и арифметики, которые и подводят ее к «умному месту», к уму, захваченному единой идеей всеобщего благоустроения, идеей блага самого по себе. Вот почему не знающим геометрию вход в Академию был закрыт. Здесь, между дианоетическими науками с их пред-положениями и самим умом, развертывается диалектика – дело самой философии, – мысль как-то движущаяся только в идеях, без опоры на «образы» и «доказательства». Если душа подобным образом не образована, если мысль не прошла выучки у геометрии и арифметики, ей нечего делать в философии, в Академии. Ho после выучки – что она делает в Академии? Как она ведет свои умные беседы? Возможно ли и тут установить некие формы, фигуры мысли, некую технику или логику?

Аристотель – «сам ум» Академии 38 38 Когда Аристотель не присутствовал на лекции, Платон будто бы восклицал: «Разум отсутствует, аудитория глуха!» (см.: Доватур А. И. Платон об Аристотеле // Вопросы античной литературы и классической филологии. М., 1966. С. 137 – 144 (цитата на с. 139)). – попытался это сделать в «Топике». Предмет «Топики», говорит Аристотель, «диалектические беседы», т. е. такие, на которые люди сходятся, чтобы вести рассуждения «не ради спора (соревнования), а ради того, чтобы исследовать и разобрать вопрос (μή άγώνος χάριν άλλα πείρας καί σκέψεως)» (Top. VIII 5, 159 a 33). Поскольку предположения наук или начала аподиктического знания не могут быть получены аподиктическим силлогизмом, именно диалектическим исследованиям наиболее свойственно «быть путем к началам всех путей, по которым движутся науки и искусства (τοΰτο δ' ϊδιον ή μάλιστα οίκεΐον τής διαλεκτικής έστίν έξεταστική γάρ οὕσα πρός τάς άπάσων τὢν μεθόδων άρχάς όδόν ἕχει)» (ibid. I 2, 101 b 3).