Анатолий Ахутин - Поворотные времена. Часть 1

И Аристотель строго отделяет диалектику со всей ее – им же раскрытой – логикой от собственно философии. Софистика, диалектика и философия, говорит он, вращаются вокруг одного и того же и поэтому чем-то схожи. Ho софистика – мнимая философия потому прежде всего, что софист отличается от философа образом жизни (!). Диалектика же, правда, занимается теми самыми вещами, что и философия, но она только допытывается до них, тогда как философия знакома с ними на деле, знает их лицом к лицу (что не значит «познает») и может познакомить (έστι δέ ή διαλεκτική πειραστική περί ών ή φιλοσοφία γνωριστική. – Metaph. IV 2, 1004 b 17—27 ).

Философия обращена к самим вещам. Кто способен увидеть, «любовно обнять» (см. ниже) вещь в самом ее бытии, тот и обладает способностью философа (ср.: Plat. RP 480 а).

Так, может быть, в понимании дела философии и следовало танцевать не от рассуждений, а от «самих вещей »?!

Вспомним снова эту странную фразу Сократа: «Высшее благо для человека каждодневно вести беседы о добродетели и обо всем том, о чем я разговаривал с вами, испытуя себя и других, потому что без этого жизнь не в жизнь для человека». Благо – бесконечно беседовать о благе; жить (быть) – бесконечно разговаривать о жизни (бытии). Только тогда «то, о чем» может внезапно засиять в душе, как огонь, вспыхнувший от случайной искры, подхватывает сам Платон в VII письме. «То, о чем» (уразумение) и «то, как» (рассуждения) – нечто бесконечно разное: одно – единично, просто, всегда все здесь, другое – множественно, сложно, бесконечно во времени. И все же, если верить Сократу и Платону, уразумение невозможно без рассуждений, причем, судя по всему, бесконечных. Философское узнавание невозможно без диалектических допытываний.

А откуда вообще взялись эти рассуждения? В них ли дело? С начала ли мы начали? Были ведь, говорят, досократики. От них мы не слышим ни о каких расспрашиваниях и беседах. Наоборот, сохранившиеся их речения пестрят словечками δεί и χρή – «должно», «нужно», «следует», «необходимо», «приходится». «Нужно-де думать и говорить то-то и то-то, так-то и так-то». «Следует знать, что…». He о самом ли мире прямо и без обиняков говорила ранняя философия? He к самим ли вещам обращалась?

В самом деле, если мы спросим, чем в отличие от других занимались философы на первых порах, получим несколько озадачивающий ответ: всем существующим (πάντα τά οντα).

По словам Диогена Лаэртского и Цицерона, Пифагор, первый назвавший себя философом и придумавший само слово «философия», объяснил это дело так: каждый-де на торжище жизни преследует свою цель: кто славу, кто наживу, кто еще чего, – каждый занят своим делом и владеет соответствующими знаниями, иные же «приходят только посмотреть, что и как здесь делается», игнорируя дела и делишки людей, они «внимательно всматриваются в природу вещей». Такие-то посторонние, любопытствующие наблюдатели, рассматривающие все как бы со стороны, и называются-де философами (Diog. Laert. VIII, 8; Cie. Tusc. V, 3, 8) 42 42 Диоген Лаэртский. Указ. соч. С. 334; Марк Туллий Цицерон. Избранные соч. М., 1975. С. 325 – 326. . С именем философа в оригинале мы встречаемся у Гераклита: «χρή γάρ εΰ μάλα πολλών ἴστορας φιλοσόφους ᾅνδρας είναι – весьма многого знатоками должны быть философы» (DK В 35) 43 43 Слово ιστορία того же корня ϊδ, что οϊδα («знать», «ведать»), и означает сведения, полученные из расспросов или собранные в странствиях. Отсюда и название книги Геродота. У Геродота же глагол φιλοσοφεΐν используется в смысле «любопытствовать». Так, Крез говорит Солону, что слышал, будто тот θεωρίας εϊνεκεν, т. е. «ради того, чтобы увидеть все глазами», обошел многие страны φιλοσοφέων, т. е. «любопытствуя, из любознательности» (Herod. 1,30). . Словом, философская страсть – любознательность, почти неуемное любопытство.

Философская φιλία такая же страсть, как и другие, как «сребролюбие», «честолюбие» и т. д. А «…коль скоро … – замечает такой знаток любви, как Платон 44 44 Одно-единственное исключение делает Сократ из своего «незнания»: «…я полный неуч во всем, кроме разве одной совсем небольшой науки – науки любви. В этой же науке я заявляю себя более искусным, чем кто бы то ни было из людей – как прошлых времен, так и нынешних» (Феаг / Пер. С. Я. ШейнманТопштейн//Платон. Диалоги. М., 1986. С. 75. 128 Ь). , – человек что-нибудь любит, он должен … выказывать любовь не к одной какой-нибудь стороне того, что он любит, оставаясь безучастным к другой, но, напротив, ему должно быть дорого все» (RP. 474 с. Пер. А.Н. Егунова). Вот философская φιλία и доводит свою любвеобильность до предела. Философ любит все в бытии, хочет знать не много – τό πολύ, а τά πάντα – все и каждое. Причем, как и положено любящему, любит любимое ради него самого, любит все – и каждое – сущее за так, за то, что оно есть, и в том самом, что оно есть само по себе, без всяких корыстей и возвышенных претензий.

Большинство сочинений ранних философов, о которых мы находим упоминания, назывались Περί φύσεως. Когда это название переводят «О природе», нас готовят к тому, чтобы сочувственно отметить «гениальные догадки» первых естествоиспытателей, прощая им «натурфилософские» фантазии, или, напротив, восхититься поэтически цельному чувству природы, противопоставляя его техницизму науки. Ho речь идет не о естествознании и не о натурфилософии, речь идет «о природе вещей», о том естестве, которым естествует все, что есть. О природе всех вещей, какие только существовали, существуют или будут (могут) существовать в мире. Диоген Лаэртский говорит, что первый раздел книги Гераклита с тем же названием именовался просто «Обо всем» (Diog. Laert. IX, 1,6). «Они (философы. – А. А.), – снова слышим мы от Платона, – стремятся ко всему бытию в целом, не упуская из виду… ни одной его части, ни малой, ни большой, ни менее, ни более ценной…» (RP. 485 Ь). Так вот говорит «идеалист», ищущий единого «помимо многого». Философия – это «θεωρία παντός μεν χρόνου, πάσης δέ ουσίας – созерцание всего времени и всего бытия» (ibid. 486 а). Ho опять-таки: ни малейшего существа не упуская. «Итак, тех, кто любит [ласково принимает, обнимает, милует – τους άσπαζομένους] каждое существующее само [αυτό … έκαστον τό ον], должно называть философами, а не филодокса-ми (любителями мнений, любителями того, что блестит и славится, шумит и слывет достойным внимания. — А. Л.)» (ibid. 480 а).

Кажется, стоит только любовно сосредоточиться на каком угодно сущем в его собственном бытии, и ответно сосредоточившееся существо само собой выстроится подобающим, отвечающим (адекватным, говоря по-латыни) образом. Это и будет понимание , сама истина. Правда, для этого надо от многого отрешиться (любимое ревниво). Честно сказать, придется отрешиться от всего. Или наоборот? Вместить все в единственного избранника? Или увидеть каждое на своем месте вместе со всеми другими? Ведь только вместе со всем каждое оказывается собой: на своем месте, в своем назначении… Значит, чтобы увидеть каждое само, нужно каким-то образом охватить взором все. Ho как возможна такая θεωρία – охват взором всего? Где найти место зрителя, для которого зрелищем могло бы стать все ?