Светлана Севрикова - Ковчег. #стихивдорогу #вся правда о торговле в электропоездах

А мы сидели на мели,

Со злой судьбою бились люто, —

Копили рваные рубли…

…

Копили жалкие рубли,

Чтоб накупить на них валюты,

И выстроить дома свои

В Великом Городе Салютов…

Странное дело, – баллада эта напомнила мне «Гренаду» Михаила Светлова. «Мы ехали шагом…» Тоже порыв, и тоже ради сильной и одной яркой цели… там эта цель была – «чтоб землю крестьянам в Испании отдать». А здесь, – чтобы дожить до других дней. Романтики, мечтатели, идеалисты эпохи начала построения коммунизма – и романтики (а они тоже ведь романтики, помните, что пишет автор о поколении 1991-го?), но прагматики поневоле, и не до земли в Испании уже, быть бы живым… Ведь миллион в год слетает с дистанции…

Кто-то погиб в бандитской разборке, кто-то умер от голода, пропал без документов в чужом краю… всё случалось в эпоху беспредела… Были города, где останавливалось единственное градообразующее предприятие и годами не платили денег, и были самосуды, и за банку соленья убивали… и от невозможности кормить детей – вешались… все это тоже было… Всё это остается за кадром, и все-таки наша общая память, моя лично например – постоянно слышит и эти голоса жертв 1990-х, память не забудет никого…

Вот о чём эта баллада – баллада памяти.

А что же страна, на которую обида, страна, оставившая поколение сирот? Рухнувшая в одночасье, великая, сама беспомощная и преданная…

Мы твёрдо шли в капитализм,

Мы на плечах – страну тащили.

Всё верно, тащило страну тогда и наше, старшее поколение, тащило из последних сил, и сгорело, вымерло за последовавшие лет двадцать, тащило и поколение детей, о котором пишет Светлана – оно оказалось более живучим, и без него России не было бы сейчас.

А мы не только понаехали,

мы – понавыжили, назло

Эпохе, судьбы искалечившей…

Наше поколение, встретившее эту войну в сорокалетнем возрасте, сгорело, или догорает. Не легче пришлось и тем, о ком пишет автор, идущим за нами следом:

Но проходила мимо жизнь,

Пока мы за неё платили.

…

А мы, быть может, рождены

Для дел возвышенных, прекрасных…

Копались в рухляди страны,

Больной, обманутой, несчастной…

…

…мы – участники войны,

Войны за выживанье сильных…

…

…наша старость родилась,

Когда мы даже не пожили…»

Горечь, снова горечь звучит, но без прежней сильнейшей обиды, словно второй раз – припевом – эта обида звучит мягче, потому что, какая бы жесткая эпоха ни была, но страну нужно вынести из этого огня…

Чтоб снова Русь на крыльях вынесла

Из пустоты – саму себя.

Мне очень нравится разноголосица, когда после жесткого упрека, строк – пуль (а как еще писать о войне?) звучат народные мотивы, смягчая душу и сердце, и рождается любовь, о которой говорил Андрей Тарковский, когда снимал «Андрея Рублева», когда любить – это видеть всю грязь, всю боль, все страдания, и принимать, и любить ее такой, какая она есть, наша больная родина.

Кабы в кабаках не пили брагу, да на площадях не лили жижу…

Кабы не выпрашивал бродяга в переходе медные гроши…

Да у тех, чьё сердце разболелось – оставался шанс последний выжить —

Как тебя любить бы было просто, Русь моя, душа моей души…

Больно, но не упреком звучит, а материнской болью…

И думаешь, сколько же лет этой девочке, написавшей книгу, тогда было? Не в возрасте дело, а в том, что их поколение рано повзрослело, как всегда бывает во время войны. Их лишили юности.

Народные мотивы снова и снова убаюкивают, глушат боль, заговаривают ее языческим наговором:

Ты в иголочку нитку вдень,

Сшей Рассеюшки лоскутки!

Нежных пальчиков не щади!

Раны черные – зашивай!

Белу с Малою – породни,

Да с Великою – побратай.

И есть ещё один мотив, о котором не сказать нельзя. Я назову его Рождение Поэзии.

Чтобы не сойти с ума от боли и от ран душевных, иногда надо посмотреть на все происходящее как бы со стороны. Из вечности. Посмотреть на «Русь торговую» со стороны «Руси небесной». А между ними ещё и театр… И задаётся автор неожиданным вопросом:

Может, сказать этим людям,

Что коробейники все тут, по жизни,

От Фауста до Иуды?!

И вдруг, оказывается, что железная дорога и ее трамвайчики (как на жаргоне коробейников называются поезда) – это подмостки шекспировского театра. Или Мольер сотворил этот грустную комедию? Или – наберёмся смелости и шагнем в такую глубь веков, что голова закружится – сам Эсхил, Король Трагедий, написал это историческое полотно с персонажами почти театральными? И это блоковский «Балаганчик», только теперь это «Балаганчик-Русь».

Который век идёт Шекспир.

Смеётся зал. Актёры плачут…

И, отстранившись, став зрителем и наблюдателем, вдруг поймём вместе с автором, что железная дорога не только театр, но и взлетная полоса:

ОЖД – жестокое призвание,

Вечный бег по взлётной полосе.

А взлёт, отрыв от плоскости бытия, предполагает и третье измерение – любовь, – к миру, к жизни, такой, какова она есть. Любовь к людям.

И дело тут совсем не в расстояньях,

А в сострадании и в пониманьи,

Что люди тоже – крошечные солнца,

В кромешной затерявшиеся мгле.

Тут-то, наконец и приходит то, что связывает земное повествование с вторым планом – Русью Небесной. Ещё не рождение поэзии, но предчувствие этого рождения, – присутствие вечности рядом с собой….

Служебный долг, – отслеживать мгновенья,

Присматриваясь к вечности тайком,

Ловить! И продавать как коробейник,

Бессовестно вломившийся в вагон.

И, вломившись в вагон, вечность не уходит, она наполняет жизнь музыкой слова, поэзией… происходит великий акт творения:

Да это же не рельсы! Это струны!

И не пути железные, а лютня…

Происходит счастливый момент осознание творческого призвания и предназначения:

…Я – огонёк, играющий с огнями

Потопленными в сумерках эпохи.

…Я – музыка для заживо оглохших, —

Надежда в землю заживо зарытых…

«А я – соната про людские судьбы», – вот на этой ноте я закончу своё предисловие, уступая место автору, и оставив читателю массу открытий, – и пусть он, читатель, пройдет всю четверть века вместе с автором и с выживающей, борющейся за лучшую жизнь, Россией.