Джон Уилер-Беннет - Брестский мир. Победы и поражения советской дипломатии

К соглашению о перемирии прилагалось «Дополнение о немедленном обмене гражданскими пленными и военнопленными, негодными к военной службе по состоянию здоровья». Таких в России были тысячи, и они стали хорошей мишенью для пропаганды. При помощи Бюро по делам военнопленных при Наркомате иностранных дел специальные представители были направлены в лагеря военнопленных по всей территории России, включая Сибирь, где они проводили соответствующую работу и содействовали созданию среди пленных организаций социалистического толка. Только в одной Москве десять тысяч австрийских и немецких военнопленных вошли в организацию, разделявшую взгляды большевиков, и начали вести активную пропаганду среди своих соотечественников. Эта пропаганда оказалась настолько эффективной, что, когда пленные были репатриированы и возвращались в Германию и Австро-Венгрию, их помещали на 30 дней в «лагеря политического карантина», где им «промывали мозги» и осуществляли «дезинфекцию» при помощи патриотической литературы и пропагандистских материалов партий социалистического большинства.

Гофман выражал Крыленко яростные протесты по поводу нарушения соглашения и грозил разорвать соглашение о перемирии; Крыленко публично отдавал приказы прекратить революционную пропаганду, но тайно давал указания работать в этом направлении с удвоенной силой.

Германия уже начинала пожинать бурю. Однако немцы не вняли грозному предупреждению. «Влияние большевистской пропаганды на массы огромно, – говорил Гофману в порыве откровения русский адмирал Альтфатер. – Я оборонял Эзел и видел, как армия буквально таяла на моих глазах. То же самое происходило и во всей армии, и я предупреждаю вас, что это же произойдет и у вас».

«Я только посмеялся над незадачливым адмиралом», – вспоминал позднее Гофман.

Подписание соглашения о сепаратном перемирии между странами Центрального блока и Россией перевело весь комплекс вопросов, связанных с Восточным фронтом, из военной сферы в плоскость международной политики. Страны Антанты продолжали стоять на позициях отчужденности от происходящего, практически «умыли руки» и сняли с себя всякую ответственность за последствия. «Поскольку Россия вступила в сепаратные переговоры, – заявил Ллойд Джордж, выступая 7 декабря в палате общин, – она должна взять на себя всю ответственность за то, что может в результате произойти с ее территорией»; это высказывание фактически выразило общую позицию стран Антанты.

Но для Центрального блока эти вопросы приобрели куда более важное значение. Теперь они взяли на себя обязательства вести мирные переговоры с Россией на основе принципа «мир без аннексий и контрибуций, на основе самоопределения народов». Эта формула имела по крайней мере поверхностное, внешнее сходство с тем, что было изложено в мирной резолюции, принятой рейхстагом в июле 1917 г. «Нами не движет стремление к каким-либо захватам», – говорилось в ней; резолюция требовала мира «на основе взаимного согласия и примирения»; в ней выражался протест против любого «захвата территорий», а также «любого политического, экономического и финансового притеснения». Однако в документах такого рода главным является его дух, нежели буква, а еще важнее и того и другого – как оба этих фактора интерпретируются. Каждый человек волен трактовать тот или иной принцип по-своему, и это наглядно продемонстрировал канцлер доктор Михаэлис, который, выражая поддержку резолюции, сделал зловещую оговорку в виде фразы «как я ее понимаю».

Для того чтобы в полном объеме оценить значение этой оговорки – а фактически той позиции, которой придерживалась Германия в ходе переговоров в Брест-Литовске, – необходимо понять, какие изменения произошли внутри правящих кругов Германии начиная с 16 августа 1917 г.

В этот день Гинденбург и Людендорф были назначены на высшие посты в Верховном командовании германскими вооруженными силами с подчинением непосредственно кайзеру. С этого момента началось сначала подспудное и не очень заметное, а затем все более явное и в конце концов совершенно откровенное изменение всей политической структуры Германии. Новое высшее командование потребовало контроля над всей как внутренней, так и внешней политикой страны. Главным инициатором этих требований был Людендорф. Между фельдмаршалом Гинденбургом и Людендорфом, вторым человеком в военном командовании, установились особо доверительные отношения, основанные на какой-то необъяснимой внутренней близости, которые, по словам самого Гинденбурга, напоминали отношения «счастливой супружеской пары», в результате чего внутренние «я» более старшего по возрасту Гинденбурга и более молодого Людендорфа слились в единое целое. В этом «брачном союзе умов» Людендорф выполнял роль яркого, привлекающего всеобщее внимание мужа, «заправляющего» в семейных отношениях, а Гинденбург – роль спокойной, покорной жены, являющейся «тенью» своего мужа. В сочетании с организационным гением Гофмана этот союз оказался исключительно эффективным с военной точки зрения на Восточном фронте. Он также был эффективен, правда уже без Гофмана, и на Западном фронте; а вот в политических вопросах этот союз оказался крайне неудачным. Гинденбург политику терпеть не мог, поскольку ничего в ней не понимал; она вызывала у него откровенную скуку и раздражение. Он с удовольствием передал все политические вопросы в ведение Людендорфа, который активно использовал имя и положение своего начальника, причем делал это крайне неудачно, неуместно и неподобающе.

Верховное командование превратилось в государство в государстве, причем Людендорф лично и независимо ни от кого встречался и вел переговоры с императором, канцлером, руководством МИД, лидерами партий в рейхстаге, прмышленными магнатами и профсоюзными деятелями – словом, всеми, кто, по его мнению, должен был выполнять указания Генштаба и проводить выработанную им линию. В конце концов сформировалась самая настоящая диктатура, которая основывалась на слове «ответственность», в том понимании, которое в него вкладывал Людендорф. К примеру, если обсуждаемое возможное решение в чем-то не устраивало Людендорфа или было, по его мнению, ущербным с точки зрения ведения войны, он заявлял, что Верховное командование не может взять на себя «ответственность» за подобное решение, и подавал прошение об отставке. Благодаря подобному способу «убеждения» первый генерал-квартирмейстер вынуждал всех уступать его точке зрения, начиная с императора и ниже. Иногда он использовал согласие Гинденбурга на те или иные свои предложения и весьма часто ссылался на него; его последний аргумент всегда был следующим: «Фельдмаршал и я подаем в отставку».