Р. Соколова - Современные проблемы Российского государства. Философские очерки

Таким образом, сегодня исследователи отмечают фактическое появление новой иерархии, которую, правда, предпочитают именовать «новым лидерством». При этом подчеркивается, что оно имеет доброжелательный, а не злонамеренный характер [83] Таттеп R. Power Transitions. Strategies for the 21 Century. N.Y., 2000. и отличительной чертой его якобы является самоограничение [84] Ikenberry /. After Victory. Institutions, Strategic Restraint, and the Rebuilding of Order after Major Wars. Paris, 2001. . Происходит эволюция терминологии. В частности, как уже говорилось, буржуазные аналитики настаивают на необходимости различения понятий империи и гегемонии.

Идея о том, что современная власть США над миром, их исключительное положение в мировой геополитике, не есть реализация идеи мирового господства, стимулирует появление целого ряда работ о новой якобы безобидной разновидности власти – гегемонии. Отличие империи от гегемонии негласно поддерживают и современные неомарксисты. Тот же И. Валлерстайн предпочитает именовать современную систему мирового капитализма «мир-экономикой», а вовсе не «мир-империей» на том основании, что в ней отсутствует единая политическая система. Наличие множества конкурирующих центров в условиях рынка, по его мнению, позволяют избежать прямого принуждения и насилия в отношениях между сторонами. Тем самым главному гегемону современности обеспечивается алиби и отрицается его причастность к какому-либо империалистическому проекту. В то же время другие авторы заявляют о «конце империализма» [85] Хардт M., Негри А. Империя. M., 2004. , поскольку сегодня никакая нация не способна осуществить настоящий империалистический проект. Такие подходы на деле маскируют империалистические, по сути, американские практики, ведущие к фактическому захвату чужих территорий под видом рационализации контроля над энергетическими ресурсами. Однако факты таковы, что для реализации этих целей используются классические агрессивные военные средства и приводят они к вполне реальным человеческим жертвам.

Симптоматично, что усиленное внимание к разработке понятия гегемонии не ограничивается внутренним американским научным сообществом. Американские исследователи отмечают, что наметилась тенденция переформатирования современной европейской науки согласно американским взглядам на предмет. При этом американская модель одновременно выглядит как модель, как вызов и как угроза [86] Gaudilliere J.-P. The U.S. in the Rebuilding of European Science // Science. N.Y., 2007. Vol. 317. №. 5842. P. 1173-1174. .

Американское влияние на европейскую науку задумано как мобилизация возможностей последней для «больших политических целей, а точнее, для использования ее в качестве инструмента по выстраиванию американской послевоенной гегемонии» [87] Ibid. . При этом акцент делается на том, что с гегемонией не следует связывать традиционные категории порядка, контроля и командования. Американская послевоенная элита подчеркивает органический природный характер альянса рыночной экономики, свободы и демократии, что составляет особую специфику Америки и ее лидерства. Как следствие этого проводится мысль о том, что гегемония не столько должна быть навязана, сколько с вожделением принята самими европейскими государствами и миром в целом. Желание оказаться под эгидой такой власти предлагается рассматривать как естественное и как такое, которому сопутствует стремление принимать активное соучастие в строительстве Нового мира (по крайней мере, со стороны старушки Европы) [88] Krige J. American Hegemony and the Postwar Reconstruction of Science in Europe. Cambridge, 2006. . При этом набирает силу «терминологический прогресс» – в частности, ненавязчиво вводится в оборот понятие «консенсусной гегемонии». Она основана на том, что европейская элита, тесно вовлеченная в новое строительство, в общем и целом, разделяет все основные ценности, сопутствующие фундаментальной триаде современности: рынок-свобода-демократия.

Но если и говорить о какой-либо новизне ситуации и новом качестве гегемонии, то главная и потрясающая до основания классическую политическую логику новость состоит в том, что впервые в человеческой истории реализовалась и длится ситуация, когда Государство доминирует над государствами^). Речь уже не идет даже о создании какого-то наднационального органа, «мирового правительства», международных контролирующих органов и т.п. Адекватным признается фактически прямой диктат самого могущественного государства современности над себе подобными. Появляется понятие «гипер-суверенитета» [89] David D. Les souverainetes au temps de l’apres-guerre froide // Debate: La souverainete a l’heure de la mondialisation. Swiss Political Science Review. 2004. № 10 (1). P. 102. , т.е. абсолютного суверенитета. Абсолютной мировой власти. Фактически осуществляется давняя фантастическая мечта сильных мира сего, до сих пор казавшаяся несбыточной.

При этом, как уверяют американцы, они не собираются ни управлять миром, ни учреждать новую Территориальную Империю. Да и какая в том надобность, когда современные информационные технологии позволяют и собирать информацию и действовать на расстоянии, что полностью совпадает с давним стремлением США осуществлять «внешний контроль», так сказать бесконтактный бой с заранее известным победным исходом. В таком случае территориальный имидж как фундаментальный признак классически понимаемой империи не только устаревает, но его изъятие из концепции империи может оказаться весьма полезным для формулирования нового содержания абсолютного мирового господства – бесконтактного «нетерриториального», но окончательного и бесповоротного. Такой «самоназначенный» суверенитет на деле превращает США в мирового международного регулятора – мирового американского копа, предопределяющего ход всех внутренних политических процессов других стран.

Новый мировой порядок решительно переформатирует не только прежние понятия, но самые новейшие идеологические достижения теории глобализации. Нарушается идея независимости, заложенная в исходной концепции суверенитета, подрывается этическая основа мультикультурализма как примирительного фундамента глобализации. Суверенитет превращается в привилегию одного и единственного сильнейшего государства. Фактически выстраивается мир по образу и подобию американских ценностей. При этом не только откровенно отрекаются от общечеловеческой интерпретации общего блага, но беззастенчиво пренебрегают национальным общим благом во имя строгого подчинения этическому эталону, который задается на имперском Олимпе. Гипердержава полностью аннексирует национальный суверенитет.

Сколь бы ни были тонки и трудноуловимы указанные теоретические различия империи и гегемонии, все они теряют свою убедительность перед фактами нарастающего и реально осязаемого военного давления главного гегемона современности и роста человеческих жертв в международных конфликтах, ставших следствием прогресса «горизонтальной унификации». Несмотря на все попытки теоретического оправдания, действительность ярко демонстрирует быстрое перерождение якобы невинной гегемонии в открытые посягательства на независимость отдельных государств, провоцируя гегемона однополярного мира на атаки, откровенно империалистические и по замыслу, и по исполнению. В таком контексте необходимо переосмыслить роль и место России как особой «цивилизации пространства», которая имеет свою мировую миссию и на которой лежат определенные обязательства перед человечеством, не меньшие, чем обязательства гегемона «цивилизации времени».