Владимир Винокуров - Введение в феноменологию религии

Центр в данной фигуре не обозначен, но он указан. Рассмотрим пример Витгенштейна: «черное пятно на белом листе бумаги». Черное пятно выделяется, на него можно указать и дать ему имя, тем самым придав знаку значение. Но если у нас белое пятно на белом листе бумаги, его можно либо назвать, но не указать, либо указать, но не назвать. В первом случае имя не будет иметь значения, во втором – предмет не будет иметь имени. В первом случае разговор о предмете будет бессмысленным, во втором – о нем вообще невозможно говорить. Невозможно придать знаку значение, невозможно даже спросить о цвете пятна (то есть поставить вопрос на обсуждение), а любое предложение, включающее имя белого пятна, не будет ни истинным, ни ложным, оно будет бессмысленным и, соответственно, останется непонятым. В феноменологии религии Хайлера мы имеем вторую ситуацию, нам указан центр, но он не обозначен. Есть место центра, которое может быть названо, но нет знака, обозначающего его. Если его обозначить, то мы будем говорить о религии, а не о феноменологии религии. Центр в структуре священного мира нам указан, но не назван. На него указывает строение фигуры, мы его видим, но при этом не обозначаем, он – воображаемый центр. Он должен иметь имя, но не имеет его. Но фигура, благодаря своей конструкции, привлекает к нему и концентрирует на нем внимание.

Чем отличается предмет, имеющий имя, от того, который имени не имеет? Витгенштейн в «Замечаниях по основам математики» рассматривал эту проблему и показал, что различие предмета, имеющего имя, от предмета, не имеющего имени, заключается в том, что мы его можем узнавать, воспринимать его как целое сразу, не обращаясь к анализу его частей. Например, пусть предметом будет метла. [17] Пример Людвига Витгенштейна. Витгенштейн Л. Философские исследования. С. 79–128. // Новое в зарубежной лингвистике. Выпуск XVI. Зарубежная прагматика. М.: Прогресс. 1985. С. 106 (60). Метла, в свою очередь, состоит из щетки и прикрепленной к ней ручки. Является ли щетка с прикрепленной к ней ручкой тем же предметом, что и метла? Способ выражения здесь разный. В первом случае «метла» имя целого, во втором случае имена имеют только части метлы, а целое описывается при их помощи. А если выделить (разложив метлу) щетку и ручку и не дать описание целого, правила сборки? Просто «щетка» и просто «ручка». «Метла» как предмет целостный окажется разрушенной и эквивалентность двух способов выражения окажется утраченной. Причем «щетку» и «ручку» можно извлечь из «метлы» путем анализа, а вот собрать метлу из щетки и ручки гораздо сложнее, это значит сделать пригодный для использования инструмент. Тот практический результат, который можно достичь при помощи «метлы», может оказаться недостижим при помощи ручки и щетки. «Ручка и прикрепленная к ней щетка» является аналитическим описанием предмета «метла», которое эквивалентно употребляется с описанием «метла», где последнее есть неаналитическое описание, неразложенная анализом форма. В данном случае простота аналитической формы берется как идеальная конструкция по сравнению с целостной, неразложенной формой, а это неочевидно. Утрачивает ли аналитическая форма что-то существенное? Например, лампа может не только освещать комнату, но и быть элементом дизайна интерьера. Целое, получившее имя, может быть узнано сразу, и тогда, составляя интерьер, мы оперируем лампой, а не ее частями. Чем более разнообразное применение получает предмет, тем большее число значений приобретает имя.

Оперируя лампой или метлой мы оперируем сконфигурированной группой предметов, которые соотнесены и соединены друг с другом особым способом, оперируем фигурой. Оперируя словами, мы оперируем фигурами. Так Люк Бенуас демонстрирует, что оперируя местоименями «я», «ты», «он» мы одновременно сконфигурировали предметы по убывающей важности или по удалению в геометрическом пространстве. «Я» мы помещаем в центре, «ты» говорим тому, кто находится близко, «он» располагается далеко. [18] См.: Бенуас Л . Знаки, символы и мифы. М.: Астрель: АСТ. 2006. С. 32.

В феноменологии само «Священное» не именуется. В этом решительное отличие феноменологии религии от религиозной философии, вершиной которой является доказательство Бытия Бога, и это различие феноменологии религии и религиозной философии очень тонкое. Можно ли доказать существование Того, Кто не имеет имени? Нет, потому что доказательства оперируют именами и знаками, и какой-то из них не будет иметь значения. Из феноменологической структуры священного мира Хайлера следует, что доказательство Бытия Бога задачей феноменологии религии не является. Священное в феноменологии Хайлера остается неназванным и непроизнесенным, указанным, но неузнанным. Это то – о чем, согласно седьмому тезису «Логико-философского трактата» Витгенштейна, следует молчать.

Операция называния предметов, дающая предметам имена, включает указание на предмет с одновременным произнесением его имени. Как замечал Витгенштейн, остенсивное определение («это», «эта»), включает указание на предмет и произнесение его имени, именование является толкованием (объяснением) имени. Имя объясняется при помощи слова «это» и указания на предмет. Различие между именем и указательным местоимением кроется в различном употреблении. «Святое» – имя безымянного предмета, который может быть указан, но не объяснен и понят. И аналитическое разложение здесь ничего не дает. В феноменологии «Святое» может быть соотнесено с указательным местоимением «это», а не с именем предмета. Оно – «Нечто Х». Это «Х» – центр – начало и конец круга. В линейном письме конец предложения обозначается точкой, вопросительным или восклицательным знаками. Они именами не являются и не произносятся. Они изображаются на письме (и относятся только к предложениям, а не к предметам, о которых говорится), а в речи показываются интонацией. Их генезис связан с изобразительным, рисуночным, идеограмматическим письмом. Например, можно сравнить высказывание философа «Бытие есть» и восклицание мистика «Бытие есть!». Философ утверждает, мистик восклицает, переживает и свидетельствует. Иными словами, мистик, говоря о Бытии, о Высшем, о Боге, одновременно переживает некое экстатическое состояние, «мистический опыт». Здесь восклицательный знак передает экспрессию, которая в свою очередь выражает неспособность или невозможность передать мысль.

Современная психология вместо традиционных и привычных названий «мистический опыт» или даже «религиозный опыт» вводит представление о «пиковых переживаниях». «Пиковые переживания», замечает Израэль Регарди, есть «нормальное и здоровое явление на пути внутреннего роста души, естественный элемент человеческого поведения, а не часть сугубо религиозного опыта, поэтому и рассматривают его в рамках психологии, применяя к нему те же научные методы, что и к другим <���…> и считают эти переживания явлением куда более обычным, чем считалось ранее, и в значительной степени спонтанным». [19] Регард и И. Церемониальная магия. М.: Энигма. 2009. – 192 с. С. 102. Заметим, что понятие «пиковое переживание» в письменной речи может быть выражено восклицательным знаком, что, в свою очередь, хорошо согласуется с идеограмматической рисуночной формой письма. Ведь форма, начертание восклицательного знака изображением напоминает «пику». Витгенштейн подошел к проблеме восклицания не столько с позиций психологии, сколько с позиций логики. В «Замечаниях» он исследовал проблему противоречия в логике и математике: «Противоречие можно понимать как знак богов, говорящий мне, что надо действовать, а не размышлять». [20] Витгенштейн Л. «Замечания по основаниям математики» (1942). С. 138 (58). В этой связи он исследует логический «парадокс лжеца». Если некто говорит: «Я всегда лгу», значит, он лжет не всегда. Витгенштейн переписывает его в форме «Я всегда лгу!». Он замечает: «Можно также сказать: «я всегда лгу» не было, собственно говоря, утверждением . Это было скорее восклицанием». [21] Там же. Иллюстрируется это положение следующим продолжением: «Я всегда лгу!» «Это тоже была ложь». – Но тогда ты, значит, лжешь не всегда! – «Нет, все ложь!» [22] Там же. Понятно, что этот ряд можно продолжать до бесконечности. Противоречие «могло бы в этом случае считаться чем-то сверхлогическим, чем-то несомненным, отрицание чего лишь вновь утверждало бы его же. Оно – нечто, возвышающееся над всеми предложениями и, одновременно, смотрящее, как голова Януса, в обе стороны!» [23] Витгенштейн Л. «Замечания по основаниям математики» (1942). С. 138 (59). Витгенштейн сравнивает противоречие с памятником двуликому Янусу. «Противоречащее само себе предложение стояло бы, подобно памятнику (с головой Януса), над предложениями логики». [24] Там же. С. 139 (59).