митрополит Антоний (Храповицкий) - Собрание сочинений. Том I

Но в то же время известно, что церковное учительство никогда не ограничивалось перечитыванием Библии и постановлений Вселенских Соборов, не чуждалось творчества в проповеди, и чем смелее и шире бывала творческая мысль и художественное воображение церковных учителей, тем христианственнее считается соответствующая эпоха; таков золотой век в области богословствования и век прп. Иосифа и прп. Дамаскина в области богослужебной поэзии. Подобная совместимость в церковной жизни строго консервативного элемента с творчеством религиозного духа, подобная способность христианской истины оставаться самотожественною, несмотря на разнообразие своих проявлений в зависимости от веков и народностей, одним словом – эта вечность и в то же время новость евангельской заповеди (см. 1 Ин. 2,7) отличают христианский закон от всякого иного. Объясняется подобное явление очень просто. Божественное учение, предреченное пророками и принесенное Господом на землю, раскрыто нам в Св. Библии не как ряд строго определенных юридических и догматических положений, которых содержание всецело бы исчерпывалось данными им определениями. Это не то, что закон новоиудейства, где речь идет о религиозной дисциплине как таковой, где каждое постановление стало обязательно само по себе независимо от его связи с конечною целью всей религии. Закон Талмуда и Корана не признает никогда, что все другие заповеди заключаются в словах: люби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 19, 19; Рим. 13,9), ибо «любящий ближнего исполнил закон» (см. Рим. 13,8), что именно любовь есть исполнение закона (Рим. 13,10); закон новоиудейский и магометанский и всякий закон гражданский, пока они не отменены, приложимы лишь к известному народу, они никогда не могут быть законами вселенскими и вечными, поколику требуют известной, непременно внешней деятельности, известных уже данных бытовых условий.

Учение христианское (деятельное) требует, по слову Писания, только любви и всего того, что из нее вытекает; учение христианское созерцательное (или догматическое) раскрывает нам только такие свойства Божий и вечной жизни, без которых наша любовь и борьба с грехом оказалась бы лишенною всякой реальной опоры. В этом смысле блж. Августин писал, что вся Библия написана только для того, чтобы научить людей любить Бога и ближнего (ср. Тит. 3, 8-10). Отсюда видно, насколько христианская вера духовна, сколько привязана к внутреннему человеку, а не к делам внешним и условным, насколько выше веков и народностей. Наши раскольники не понимают, что измена Церкви заключается не в исправлении и не в поновлении обряда, но в отступлении от любви и всего того, что ею требуется. Греховно то исправление и то поновление, что сделано не Господа ради, но по гордости, лени, легкомыслию и проч. Но если консерватизм Церкви должен заключаться прежде всего в охранении духа христианского, а форм настолько, насколько они служат его выражением, то, спрашивается, в чем же состоит связь христианской жизни и истины с данной эпохой, та связь, которая столь сильно выразилась в истории христианского учительства и творчества богослужебной поэзии, где со всею силою отразились: 1) период религиозно-практический, или период непосредственного переживания евангельских заповедей (до IV в.), затем, 2) период созерцательный или догматический (эпоха Вселенских Соборов), и 3) век аскетический в специальном смысле слова, когда покаяние и страх загробного возмездия являются главнейшими предметами религиозного сознания. Вместо ссылок укажем на отличительные черты: 1) Служебника с Требником; 2) Октоиха и авторов служб двунадесятых праздников, и 3) на покаянный характер позднейших служб того же Октоиха и Месячной Минеи.

Итак, каким же образом должно понимать взаимоотношение христианской религии и эпохи или жизни? Св. Библия есть книга жизни, она на первом плане ставит не отвлеченные истины созерцания и не правила благоповедения, но в примерах, в поучениях и молитвах раскрывает нам истинную жизнь духа. Потому-то она и есть вселенская и вечная книга, что она не старается о том, чтобы создать внешние формы быта, но учит нас, как в существующие всегда уметь вкладывать то содержание, которое делает эту жизнь христианской. Рабство, богатство, языческие суды – все это не было сродно евангельским заповедям, но апостол не о том заботился, чтобы уничтожить подобные условия в жизни христиан, но чтобы освободить их от того греховного содержания, которое в них выражалось. Пусть Онисим считается по-прежнему рабом Филимона, но по существу он теперь его брат и друг о Христе. Если христианская вера есть содержание нашей жизни, если вся наш жизнь должна быть любовью возращаема «в Того, Который есть глава, Христос», дабы Он «вселялся верою в наши сердца» (см. Еф. 3,17), – то скажите, о чем мы должны более заботиться: о том ли, чтобы исключать всякие новые формы христианской жизни, или, наоборот, о том, чтобы ни одной из существующих уже у нас форм жизни не оставлять без христианского содержания (лишь бы, конечно, эта форма сама по себе не была ему противна), но все, что мы делаем, делать во имя Иисуса Христа. Может быть, вопрос этот мог бы терпеть двоякий ответ, пока в руках служителей Божиих была возможность уничтожить силою своего влияния те формы жизни, которых не знала история: так, в свое время из Москвы изгнали печатников Библии; но когда приходится ставить вопрос так: лучше ли допустить, чтобы известные стороны общественной и личной христианской жизни оставались лишенными всякой религиозной окраски или чтобы ею обнять и те стороны быта, которых не было в древности, и тем допустить новые формы церковного учительства, когда приходится рисковать потерей новых и новых областей религиозного влияния, – то, конечно, ответ может быть только один. Загнать русский крестьянский быт в условия дореформенного периода мы не можем, а в условиях быта теперешнего он не может обойтись без питания своего проснувшегося ума печатным словом. Теперь грамотность сделала громадные успехи, устройство железных дорог доставляет народу возможность бывать в больших городах и развитие фабричной промышленности и увеличение числа новобранцев являются постоянным побуждением к движению народа с одного места на другое. Кругозор русского крестьянина расширился в высшей степени. У него теперь есть и своя газета, получаемая волостью, и свои книжки, добываемые через желательных и нежелательных радетелей народного развития. Самосознание его как гражданина поднялось через участие в присяге на верноподданничество с 1881 года. Отчеты крестьянского банка сообщают многочисленные факты колоссальных предприятий крестьянских товариществ, когда, например, из жителей трех губерний составляется многосотенное общество и покупает землю в четвертой. Возможно ли этого проснувшегося великана питать по-прежнему одной молочной пищей обыкновенного церковно-приходского быта: молебнами, панихидами и т. п., не ставя перед ним сознательного учения через слово? Если мы не дадим ему этого слова от Церкви, то он его получит от сектантов; если ему не дадут этого слова от лица религии, то он заменит свой религиозный интерес политическим, как это случилось с Западом, где Бисмарком и парижской выставкой интересуются гораздо напряженней, чем учением об искуплении и будущей жизни. Пусть же умолкнут все невегласы, которые кричат, что Церковь не знает газетного проповедания: Церковь знает и признает все, что прямо требуется условиями религиозной жизни во спасение ее чад; всегда ее задача в том и состояла, чтобы наполнять эту жизнь христианским содержанием, чтобы не один уголок жизни, но всю ее направлять к целям спасения. Церковь осуждает не печатные листки, но человеческую косность и формализм.