митрополит Антоний (Храповицкий) - Собрание сочинений. Том I

Но не за это только славословит Церковь великого учителя: она поставила его творения средоточием своего учения верным потому, что святой Иоанн, быть может, преимущественно перед всеми отцами, был учителем, был человеком Церкви, человеком жизни. Учения других отцов вращаются около предметов Божественных или рассматривают жизнь и борьбу в области личного бытия, и только иногда их мысль обращается к жизни общественной, но по большей части как чему-то вне их стоящему, напротив, святой Иоанн Златоуст не может мыслить и чувствовать вне общества верных, вне Церкви. Всякую заповедь, всякое событие искупительной жизни Христовой он сейчас же применяет к человеческому общежитию – к добрым и злым, богатым и бедным, счастливым и несчастным. Нужно не иметь никакого духовного чутья, чтобы не понять, что читаемые на пасхальной утрени слова «аще кто благочестив» никто не мог написать, кроме свт. Иоанна Златоуста, хотя католики и признают здесь его авторство спорным.

Он не хотел спасаться без людей. Его душа в сострадательной скорби охватывала внутреннюю борьбу между добром и злом его слушателей, его паствы, его читателей, всех христиан вообще, наконец, всего рода человеческого, и притом не только жившего в его время, но и того, который жил раньше и будет еще жить.

Такое почти сверхъестественное выступление духа из личного бытия в бытие общее, соборное, такое как бы перевоплощение себя в жизнь, в борьбу и страдание всех людей поистине делают этого великого учителя сверхчеловеком не в том неразумном смысле, как это принято в современной философии, а в том, что в его сердце вмещалась жизнь всего человечества, почему Церковь и провозглашает, что уста Златоустовы – это уста Христовы, а он сам с полным правом мог бы назвать себя вслед за излюбленным Павлом «соработником Бога Искупителя» (см. 1 Кор. 3, 9).

«Я умираю тысячею смертей за вас всякий день, – так говорит свт. Златоуст своей пастве, – ваши греховные обычаи как бы разрывают на мелкие куски мое сердце».

Подобное отожествление себя с другими переживали отцы-подвижники в отношении к своим спостникам, и без слов знали и как бы в себе чувствовали их внутреннюю борьбу. Но святой Златоуст переживает эту борьбу за все человечество.

Такое его подобие апостолу и Христу Спасителю было, впрочем, не только в области чувства, в любви и страдании и в ревности духовной, но и в области мысли, в понимании Божественного Откровения. Златоустый учитель не выдвигал одной стороны Божественного учения в ущерб другой. Если бы вы пожелали применить к нему вопрос, вполне приличный в отношении огромного большинства отцов, то не нашли бы на то ответа. Именно, если спросить, кто он был преимущественно: толкователь-аскет, или догматист-метафизик, или теоретик-герменевт, или учредитель церковного благоустройства, то эти вопросы, применимые к преподобному Ефрему Сирину, Григорию Нисскому, блаженному Августину, даже Василию Великому и Амвросию, совершенно неприменимы к нему. Он входил в самую сердцевину Евангелия, улавливал Христовы мысли во всей их всесторонности, и мы, читая его толкования, как бы слушаем продолжение речи Самого Господа. Все различные стороны Библии, излюбленные различными отцами, равно доступны его евангельскому разуму: ни одна сторона не преобладает над другою. Всякое библейское изречение вызывало в его душе такой сильный поток подобных же мыслей, примененных к жизни христиан, что, изъясняя подробно и последовательно слова одной священной книги и приведя в пояснение их какое-либо изречение другой библейской книги, он по целому часу не мог оторваться и от этого случайно приведенного изречения. Не над продумыванием истолковательного назидания ему приходилось трудиться, а над тем, как бы остановить стремительный поток мыслей, чувств и слов, вызываемых каждою библейской фразой: пять бесед говорит он на первые слова 6-й главы Исайи, и одна беседа блестящее другой; священное одушевление проповедника разливается в широкое море, и читатель не может оторваться от этого бесконечного гимна Божественной правде и Божественному величию.

Исполненный глубокого личного смирения, свт. Иоанн Златоуст далек от той уверенности в себе, которую питают относительно себя учителя народов. Последние по собственному воображению, как Магомет, или по удостоверению свыше, принятому верою, считают себя особенными нарочитыми посланниками Божиими. Свт. Иоанн свои полномочия на такое властное учительство видит только в том священном сане, которым его удостоила Церковь через преподание ему даров Святого Духа в благодати священства.

Свое сверхчеловеческое или всечеловеческое самочувствие он считает даром благодати священства, а отнюдь не личным достоинством, ибо лично себя он мыслит как грешника, недостойного благодати, которую он решился принять после первого отказа от нее и после многолетнего покаянно-очистительного подвига. Вот почему Церковь, сравнивая просветительную благодать его учения с молнией, осветившей всю вселенную, прибавляет, что благодать эта показала нам по преимуществу высоту смиренномудрия.

Принимая дары своей вселенской любви как дар благодати священства, свт. Златоуст увещевает и всех иереев помнить, что они одарены сверхчеловеческою силою любви и близости к Богу, лишь бы только сами не отказывались ею пользоваться.

Немногие из современных богословов знают, что самое таинство Священства или рукоположения, сущность которого так плохо поддается у них определению, свт. Златоуст определяет ясно и прямо как дар горячей созидающей любви к своей пастве. «Любовь эта, – говорит он, – дается в таинстве рукоположения как благодатный свыше дар».

Понятно отсюда, почему Златоустый учитель любил говорить о превосходстве иерейского служения и власти перед всякою другою, даже перед царскою. Он разумел здесь нравственную ценность и высоту пастырского делания, его близость к Богу и несравнимость со всем земным. Не патриаршую власть он ставит выше царской, а иерейскую, как и повторявший его слова величайший иерарх отечественной Церкви Патриарх Никон, совершенно напрасно обвиняемый историками в папских стремлениях, ибо там превозносится не священство, а только папство, не нравственное достоинство, а правительственная власть первосвященника.

Свт. Златоуст был слишком велик для того, чтобы быть пристрастным в сторону какого-либо сословия, какого-либо звания: вся Церковь призвана к святости, все должны восходить в меру возраста Христова. Посему, превознося в своих поучениях подвиги монашества, посвящая им гимны как лучшему жребию христианина, он, однако, требует, чтобы и миряне не отставали от монахов в ревности об исполнении Божественных заповедей, в молитве и изучении Слова Божия. Миряне, говорит он, только тем отличаться должны от монахов, что живут со своими женами, а те пребывают девственниками.