Владимир Красиков - Озарение трансценденцией

Другая причина «сильного» объективирования, когда моральные, поведенческие принципы объявлялись «онтологическими», – имманентный авторитаризм и харизматичность религиозных основателей, у которых эти качества задаются их ролью этических предводителей. Они захватывают власть не только в религиозных общинах, но и в целых обществах, эпохах, длительное время соперничая со светскими властителями благодаря важному «моральному ресурсу». Ведь в глазах людей часто теократия была идеалом совпадения власти и этики в противовес циничной, всегда морально подозрительной профессии политика.

Притязания религиозных онтологий на приоритет выражаются в том, что полагающие их индивиды систематически не приемлют, стараются «поразить в правах», девальвировать в сознании людей значимость реалий повседневности, чувственности. Поскольку же для человека реальность есть те же значения его сознания, в которые он верит как в «реальность», то операции подмены видимого невидимым проходят в целом успешно. Тем более что достаточно легко убедить в том страстное, жаждущее обмануться инфантильное («детское») сознание «нищих духом». Тому способствует и образность, и эмоциональная насыщенность религиозных символов, которые подстанавливаются на место житейских реалий – отец, сын, мать, друг, враг, любовь, ненависть, – замещая их, создавая особую магическую реальность комбинации незримого и узнаваемого.

Если есть религиозные онтологии, то есть люди, кому они более других нужны. Конечно, в известной степени каждым востребуется весь «джентльменский набор» культуры из элементов мифологий, искусства, философии, морали, науки и религии. Однако ясно ведь, что как есть более склонные к рационализированию или к эстетической перцепции, так есть и более склонные к религиозным переживаниям. Сверх этого религии имеют и определенные, традиционно сложившиеся социальные предназначенности. Итак, каковы же социальные и метафизические адресования религиозных онтологий?

Социальные мотивы тяготения человеческих душ к выбору религиозных координат мировоззрения (уверования) всегда имели явственно психотерапевтический характер: устранение, притупление, компенсация страхов, беспокойств, ненависти, зависти. Бедствующим и страждущим всегда нужно утешение, забвение, обещания лучшей жизни, увещевания к терпению, спокойствию, укоры в отношении настроений вполне понятной злобы и мести к власть имущим. Этический Логос как отложенная справедливость, незримое «безусловно правильное», Покровительство и Обещание – и бальзам, и опиум.

Последнее нужно не только бедствующим и страждущим, но и наиболее совестливым, чувствительным представителямобеспеченных классов. Этический Логос оказывается и специфическим оправдыванием для людей, пребывающих в богатстве, здоровье и счастье. Почему ты пребываешь в удовольствиях, окружен красотой и благополучием, тогда как тысячи твоих братьев-людей – в страданиях и бедствиях? Религиозные онтологии успокаивают чересчур совестливых: это либо выплата старых долгов из предшествующих жизней, либо испытание, либо печать избранничества, либо фрагмент мозаики непостижимого Замысла.

Религиозные онтологии удовлетворяют также и некоторые метафизические запросы людей вне подобной, несколько упрощающей социальной привязки. Так, в душах человеческих существует комплекс чувствований и потребностей в нерелигиозной вере общего порядка (любовь к родственникам, друзьям, доверие людям вообще, социальной приязни), который достаточно легко трансформируется в религиозность при хроническом дефиците обстоятельств, способствующих его социально- нормальному развитию. Религия в этом смысле – неадекватная, ненормально-болезненная компенсация социальных болезней и экзистенциальных катастроф.

У многих думающих людей рано или поздно возникает экзистенциальный кризис, связанный с освоением мысли о предстоящей неминуемой физической смерти, которая радикально поражает в правах все имеющиеся личностные смыслы и ценности. Страсть к вечной жизни сознания, своего «я», форматирует соответствующим образом и представления о вселенной таким образом, что становится возможным продолжение жизни сознания (души) после смерти. Условием того является онтологическое доминирование силы, которая по сути подобна и родственна нам. Создание подобной легенды о такой силе сразу же вносит смысл и в мироздание, и в личностные перспективы.

Наконец, всегда есть интеллектуалы, настроенные идеалистически и альтруистически, чьим жизнеобразующим мотивом является страсть к пониманию смысла своей жизни и смысла целого, мироздания. Религиозная метафизика часто удачно соединяет в необходимой пропорции рациональность, воображение и интуицию, предоставляя людям этически насыщенные (не бездушные, рационалистические) объяснения мира. Этоблизко интеллектуалам с этическими и интуитивистскими предпочтениями.

Религиозные онтологии – пожалуй, наиболее синкретичные образования из специализированных типов онтологий (эстетических, философских, научных). Недаром их часто смешивают, сводят к исходному мифологическому истоку. Тем более что они, как и миф, так же постоянно, вновь и вновь, рождаемы в душевных глубинах как комплексы, состоящие изначально не из «чисто религиозных» интенций. Религиозность – это некое системное качество, которое могут обретать и эстетическое, и философское, и научное отношения к действительности. Потому существуют религиозно-эстетические, религиозно-философские учения, как и религиозно настроенные ученые.

Что же порождает искомое качество религиозности религиозных и религиозоподобных онтологий? Похоже, это группирование всех возможных смыслов мира вокруг идеи (образа) Бога – трансцендентного субъект-субстанциального начала, которое вменяет миру его законы и судьбу. Степени трансцендентности и субъектности (персонификации) могут варьироваться в зависимости от культуры и развитости абстрагирующих способностей религиозного разума, однако они непременно присутствуют как его неизбывное качество. Что есть трансцендентное (сверхъестественное) и субъектное? Это не что иное, как активная прививка естественному миру антропоморфного начала: сознания, воли, нравственности. Идея сверхъестественного – генеральная антропоморфная проекция. Собственное внутреннее различение (тела и души) становится общей матрицей миропонимания. Потому религия – апофеоз субъективации мира и собственно человеческого самоутверждения.

Религиозные сообщества создаются отнюдь не для философствования. Более того, большинство из них вначале негативно относится к «умствованиям», полагая, что одной веры вполне достаточно. Однако потом в среде религиозных интеллектуалов, специалистов по священным текстам появляются мало- помалу теоретические проблемы философского характера. Эти проблемы рано или поздно конституируют свое, автономное сообщество, делающее своей профессией обсуждение и прояснение отношений человека и Бога. Подобные теоретические наработки, вначале исключительно конфессиональные, подвергаются абстрагированию и рефлексии, становясь в дальнейшем предметом обсуждения последующих поколений богословов, уже живущих по законам функционирования интеллектуальных сообществ: борьбы за парадигму, явного догматизма и скрытой конкуренции, ревнивой цеховщины и стремления монополизировать выдачу лицензий на занятия подобными родами деятельности. Возникает религиозная философия, особая субкультура в религиозной культуре, характером своей деятельности приближающаяся к сообществам светских философов, вследствие того становящаяся «философией в религиозном контексте». Этот-то процесс мы и намерены обсудить.