Ирина Хотина - Бриллиантовая королева, или Уроки судьбы не прогуляешь

Моему поколению тоже «посчастливилось» жить в эпоху перемен. И я сама подобные ощущения испытывала в 91-м, когда посылала мужа к Белому Дому. Тогда тоже все рушилось. На глазах разваливались Империя и строй, которые еще вчера казались вечными и несокрушимыми. И верилось, что завтра, в крайнем случае, послезавтра, наступит эпоха полного и всеобщего счастья. Конечно, если сравнивать с теми временами, то мы отделались легким испугом.

А они в двадцатых, в отличие от нас, циников и прагматиков, были куда более наивными и жили этой верой в светлое будущее, и готовы были отдать за него жизнь. Мой дед, в сущности, так и поступил. Село, в котором его отряд остановился на ночлег, было атаковано белополяками. Вместе с другими красноармейцами он попал в плен. Их сначала зверски избили, а потом расстреляли. Дед остался в живых благодаря двум обстоятельствам: во-первых, в то время не практиковали контрольного выстрела в голову, и его закопали раненого, и, во-вторых, сразу после расстрела село на время было отбито у поляков. Когда расстрелянных откопали, дед оказался единственным, кто выжил. Этот трагический эпизод сказался на всей его дальнейшей жизни сильнейшими головными болями и последующим развитием заболевания спинного мозга, от которого он и умер, прожив чуть больше пятидесяти лет.

Но в конце двадцатых этот поступок, делавший его героем в глазах окружающих, а затем и нас, его потомков, стоил ему десяти лет борьбы за свои права. Дело в том, что в эти годы началась формироваться система определенных социальных льгот, и первыми, кто, по мнению партии, их заслуживал, были старые большевики. Была определена пограничная дата: кого таковыми считать, а кого нет. Этим водоразделом стал 1918 год. Дед вступил в партию в 1917 году, будучи гимназистом реального училища. Но в том плену партийного билета, конечно, лишился. И повторно вступил в ряды строителей коммунизма только после излечения в 21-м.

Он не смог смириться с тем, что его преданность делу мировой революции не будет оценена по достоинству, и десять лет жизни потратил, на поиск того человека, который в 17-м его принимал в партию, и того командира Красной Армии, отряд которого его спас, выкопав из расстрельной ямы. А затем, получив их письменные свидетельские показания, добился признания себя старым большевиком.

Но об этом я узнала много позже, когда после смерти бабушки перебирала ее бумаги, как когда-то в детстве, и обнаружила папку с черновиками дедовских писем в различные высокие инстанции с просьбами рассмотреть его вопрос. Писем и инстанций было много. Эти бумаги бабушка почему-то прятала. Наверное, не хотела, чтобы своего легендарного деда мы считали обыкновенным сутяжником.

А тогда, в январе 24-го они вместе отстояли сутки в очереди, чтобы проститься с Лениным. И Марк согревал ее, как мог, в тот страшнейший мороз. И именно там, в той скорбной очереди, они решили пожениться. Представляю, как трудно было им прятать свои счастливые глаза. Но что поделаешь, если их связало дело, а потом и тело Ленина?

В 25-м Нина закончила не Университет, куда поступала в 18-м году, а Медицинский институт. И очень скоро дед, успешно продвигавшийся по служебной лестнице, устроил ее на работу в Кремлевскую больницу.

В начале тридцатых из НКВД его перевели в аппарат ЦК ВКП (б), в отдел печати, а в 37-му году он уже занимал должность заместителя начальника отдела кадров этого самого ЦК. Его непосредственным начальником был человек по фамилии Мехлис. Где-то я читала, что комиссара Льва Мехлиса, фанатика и крючкотвора, побаивался даже сам Сталин. И не зря. Потому что в то время, как известно, «кадры решали все».

Но мой дед, видимо, не до конца понял и прочувствовал этот главный большевистский тезис, так как выяснилось, что именно с его разрешения на работу в хозяйственное управление ЦК партии на должность электрика, был принят некто, допустим, Иванов, брат врага народа. И совсем не имело значение, что врагом его признали через полгода после того, как его брат благополучно отработал на столь ответственной должности. Товарищ Левитин не проявил подобающей бдительности, не усмотрел замаскировавшейся гниды, не прорыл носом землю на положенную глубину. Так или приблизительно так должны были клеймить своего соратника сослуживцы на партийном собрании, посвященном разбору его личного дела. Дальнейшая судьба товарища Левитина была всем очевидна.

Но в последний момент, как и тогда в 18-м, судьба решила только погрозить пальцем. Собрания не состоялось, так как после эмоционального разговора со своим начальником, дед тяжело заболел. Сказались последствия травм и ранения, у него отнялись рука и нога. И пока он валялся по больницам, человеческая мясорубка закрутилась такими бешеными оборотами, заглатывая все новые и новые порции людского материала, что судьба одного человека уже мало что значила. О нем просто напросто забыли. Мясорубка его отрыгнула. Те, кто должен был клеймить, сами оказались в числе врагов, а их начальник, комиссар Мехлис, выискивал все новых.

Деду повезло, он остался жив, не был репрессирован, не говоря уже о более серьезных последствиях – в отличие от своего друга и бабушкиного брата Эммануила Бронштейна, которому из-за его фамилии вменили в вину близкие связи с Троцким со всеми вытекающими последствиями. Дед превратился в никому не нужного инвалида. Правда, семья оставалась по-прежнему жить в престижном доме ЦК в Староконюшенном переулке на Арбате, и, стало быть, каждую ночь со страхом ожидала, как и все остальные жильцы, к какому подъезду подкатят черные машины, на каком этаже оборвутся торопливые шаги, в чью дверь постучат. И когда в очередной раз беда проходила мимо, с облегчением вздыхали, стараясь не думать о следующей бессонной ночи.

Но если судьба пощадила деда, сделав так, что его вычеркнули из памяти фанатичных изуверов, то сам он с таким положением мириться не хотел и всеми способами стремился доказать, что он чист перед партией, предан ее делу и лично товарищу Сталину. Он стал писать письма своим партийным соратникам, с которыми был близко знаком по работе в НКВД и ЦК, и достигшим к тому времени высоких чинов. Бабушка называла много фамилий, я запомнила только две, бывшие на слуху, Жданов и Меркулов.

Как настоящий чекист-профессионал, он был прекрасно осведомлен какими путями и через сколько инстанций проходит корреспонденция до таких адресатов. Но он также знал, как эти инстанции обойти. Для этого он использовал бабушку, которая лично должна была передавать письма, где он назначал секретные свидания своим бывшим коллегам, дабы с глазу на глаз убедить их вновь ему поверить. Может быть, другая женщина на ее месте и выполнила бы беспрекословно его поручения, охваченная единым порывом доказать его невиновность, но только не Нина.