Кадыркул Омуркулов - Дела земные

Машина отъехала от отчего дома. Ехали молча. Чоро, высунувшись по пояс из дверей, махал рукой на прощанье. Медер с грустной улыбкой поглядывал в лобовое зеркальце, гам еще были видны стоящие у изгороди мать и отец. Они стояли неподвижно, опустив руки, глядя вслед уходящей машине.

— Ты знаешь, брат, — сказал тихо Чоро, — что такое сыновнее чувство? Это, наверное, вечное чувство долга. Невозможно искупить родительскую любовь. Что бы ты ни делал ради них — это все ничтожно мало.

Касым ждал у гумбеза Манаса. Он был один.

— А где Сагынай? — спросил Медер.

— Я ее не нашел, мне сказали, что она улетает в Москву.

— Куда?.. В Москву? — удивился Медер.

— Да. Завтра.

— Что ей там делать?

Касым пожал плечами.

— Она должна была приехать с тобой…

— Ее не было дома, я разговаривал с родителями. Да что ты так расстроился? Уж и неделю не можешь без нее пожить…

…Куполообразное сооружение из жженого кирпича было недавно реставрировано, и эта обновленная старина не давала того цельного впечатления, что ждал Чоро от древнего памятника. На фасаде мавзолея, сверху и по бокам, шла вязь арабских букв.

Чоро не спеша обошел гумбез, потрогал руками стены, погладил шершавые бока твердого кирпича. Он и не заметил, как к нему подошли Медер и Касым. Они шли в сторону гор и позвали его с собой.

Горы были совсем рядом, всего каких-нибудь полверсты.

Дошли до речки, поросшей барбарисом. Касым снял с плеча ружье, вынул его из чехла, словно скрипку, и, не спеша, испытывая удовлетворение, вычистил его тряпкой, щелкнул курком и остался доволен.

Над высокой голой скалой парил беркут, он изредка взмахивал тяжелыми крыльями, и этих взмахов хватало беркуту на огромный круг. Медер наблюдал за ним, запрокинув голову. Касым прицелился в беркута.

— Красиво, ничего не скажешь! — сказал Касым, опуская ружье.

— Да, — согласился Медер. Он был по-прежнему молчалив и расстроен.

— Я еще не охотился в этом году, все некогда. Смажешь ружье, почистишь и опять в чехол. Надо бы хоть прицел проверить.

Касым пошел в сторону кустов барбариса, чтобы поставить что-нибудь для мишени, вдруг, сгибаясь, бросился бегом к густым зарослям. Его уже не было, видно, и только по торчащему стволу ружья Медер мог определить направление прицела.

Раздался глухой выстрел. Сизый голубь, наверное, был подбит при взлете, потому что его отбросило резко и далеко, словно с силой дернули за нитку, привязанную к лапке. Касым появился довольный.

— Все в порядке, — сказал он, щелкая затвором. Выпала остывшая гильза, колыхнулся над курком еле заметный дымок. — Есть еще порох в пороховницах. Я боялся, думал, ржавчина поела, давно не стрелял…

— Не там ржавчину ищешь, — с укором сказал Медер.

— Ты о чем? — удивился Касым.

— Ни за что, ни про что убил птицу. Чтобы только прицел проверить. — Медер поглядел на Касыма и недозольно покачал головой.

— Ну-у, — усмехнулся Касым, — ты мизантроп, черт побери. Все метафорами выражаешься, образами мыслишь…

— Брось трепаться, — досадливо произнес Медер. — Брось…

— Значит, по-твоему, я чудовище какое-то?

— Я не понимаю человека, который приобретает ружье и круглый год с замиранием сердца, с щемящей сладостью готовится убивать. Он живет среди нас, ходит на работу, мило улыбается, гладит по голове детей, учит их добру, а сам, между тем, лелеет в своей душе зверя.

— Ну-у, с такой характеристикой меня ни один зоопарк не примет. Ты просто не в духе и понятно почему, — еле заметно улыбнулся Касым. — Вот и видишь все в мрачном свете.

А была бы Сагынай…

— При чем здесь Сагынай? — вспылил Медер.

— При том, что нечего июни распускать. Это обычная охота, друг мой. Мало ли убивают на охоте? С древних времен и до наших дней…

— Не для забавы же убивали. Чтобы выжить!

— На охоте всякое бывает, и ты это знаешь не хуже меня, твой отец охотник, беркутчи…

— Охота с беркутом — борьба на равных. Сила с силой меряются, побеждает сильный. Или сокол берет волка, или сам разбивается оземь, а то случается, и мертвый волк перегрызает ему шею и крылья. Это охота не для истребления, это страсть, возрождающая в душе человека чувство причастности к природе.

— Опять символ, опять метафора. Мне до сих пор казалось, что мы живем в реальном мире, а не в мире символов, — иронически заметил Касым.

— Ты изменился, Касым, — очень грустно сказал Медер. — Раньше ты, ненароком обидев кого, долго переживал. Теперь ты не так сентиментален. Ну что там какая-то птица, когда надо проверить прицел…

— Этот выстрел случайный, все произошло неожиданно. Подвернулся голубь, на роду коему было суждено…

— Ты стал уверен в себе. Самоуверен. И убежден, что все можно. Ты сказал недавно, что некоторые считают, что я тебе завидую, твоим успехам и потому оспариваю твой проект. Но согласись, ведь в какой-то мере это и твое мнение.

Медер ждал ответа, но Касым молчал.

— Скорбно, когда теряешь друга, — тихо сказал Медер.

Старый, неказистый на вид, но надежный газик-вездеход Медера, не сбавляя скорости, мчался по широкой автомагистрали, затем свернул па проселочную дорогу, в сторону видневшегося селения.

Машина резко затормозила у небольшого домика — аильной почты. Медер, не обращая внимания па праздно беседующих людей, торопливо, почти бегом вбежал внутрь.

— Мне нужно Фрунзе, срочно, — попросил Медер.

— В течение часа, — устало произнесла женщина.

— Попросите по срочному.

— В течение часа, — повторила женщина, глядя мимо Медера.

— Ну хорошо.

Она долго набирала номер, долго ждала ответа, и наконец ей все же удалось передать заказ.

Медер развернул старую газету и стал ее просматривать.

Открылись двери, вошла старая женщина. Почтальонша поздоровалась с ней, подала квитанцию — расписаться. Та, подшучивая над своей близорукостью, с трудом вывела свое имя. Почтальонша насчитала ей сорок два рубля пенсии, поинтересовалась:

— Вы что так поздно получаете, джене?

— Да болела я, — улыбнулась старуха, — поясницу ломит, вот только поднялась и сюда.

— Больше не болейте. А я думала, у вас большие запасы, — пошутила почтальонша.

— Какие запасы, — махнула рукой старуха, — сроду их не копила. — И не попрощавшись, направилась к дверям, на полпути вспомнила что-то, остановилась. — И-и, глупая моя головушка, как решето, ничего-то в ней не держится. Ай, кыз [9] Кыз — буквально «девочка», так обычно женщины обращаются к младшим родственницам мужа. , говорят, у тебя корова подохла? — спросила она почтальоншу, сочувственно качая головой.

— Да, джене, свежего клевера объелась, брюхо разорвало…

Старушка цокала языком.

— Ай-ай, вовремя не успела вспороть брюхо. Ну, не печалься, кыз, главное, чтобы головушка была цела, а корову наживешь. — Старушка подошла к стойке и протянула ей пятирублевую бумажку.