Вадим Трунин - Портрет моего отца

— Послушай, там, за окошком, тридцать два градуса и до конца смены ребятам еще пять часов. Я везу им горячий обед, а если еще привезу теплые весточки из дома, они же горы свернут.

— Не надо. Вы лучше горы в покое оставьте. Ваше дело — рубить деревья, а горы не ваша забота, — усмехнулся писарь.

— Шкура ты, — сказал тихо Коля.

— А вот за оскорбление… Солдат, как ваша фамилия? Как его фамилия? Ты думаешь, это тебе так пройдет? Литер «Д», говоришь?

— Шкура, — повторил Коля, повернулся и вышел.

На улице трактор, попыхивая синеньким дымком, урчал, ожидая хозяина. Коля надел каску, влез в кабину и развернул свой трактор, чтобы его выхлопная труба оказалась как раз против окошек канцелярии. Прибавил обороты, дым из трубы повалил густой и сизый, а сам полез с гаечным ключом под трактор.

Писарь в своей канцелярии что-то аккуратно писал, склонив голову набок и высунув от напряжения язык. Дымок защекотал в носу. Чихнул. Поморщился, поискал вокруг, что горит. Подошел к окну и увидел, что совсем рядом на полную мощь работает трактор, выругался:

— Ну, негодяй…

В это время к трактору подошел офицер и стал выговаривать водителю, лежащему под машиной. Тот вылез, и писарь узнал солдата, который только что его оскорбил.

— Да это ж он нарочно!

А офицер меж тем выговаривал Коле:

— Другого места не нашли чиниться, Бурлаков?

— Товарищ лейтенант, я за письмами к писарю заезжал. Только хотел тронуться, а оно заскрежетало и ни с места. Наверное, муфту сорвал.

— Ты другого места не мог найти муфту сорвать? Дышать же в штабе нечем.

— Я ж глушить на таком морозе двигатель не имею права, товарищ лейтенант. Сейчас, через минут пятнадцать-двадцать, починю и поеду.

— Давай быстрей.

В канцелярии совсем стало нечем дышать. Писарь открыл окно — так стало хуже, — дым пошел в дом, да и холодно еще вдобавок.

Вошедшие офицеры закричали на писаря:

— Сержант! Вы что, с ума сошли? Закройте окно немедленно!

— Сейчас! — Сержант стиснул зубы, но делать нечего: достал мешок с трафареткой «Литер «Д» и бросил его в окно: — На! И уматывай отсюда!

Коля увидел мешок, вылез из-под трактора и сказал:

— Все в порядке, товарищ лейтенант. Извиняюсь за беспокойство.

Ветер становился все сильнее. Пошел снег. В последний рейс Коля с трудом пробился к поселку.

Подобрал мешок, влез в кабину и уехал…

…Потом на просеке ребята из его взвода, наворачивая из котелков горячую кашу, хохотали:

— Ох, Бурлак, уморил.

— Он чуть писаря не уморил.

— Коля, применение химического оружия запрещено международными соглашениями.

А командир сказал:

— За почту спасибо, Бурлаков. Но от канцелярии ты пока подальше держись, понял?

— Есть, товарищ лейтенант!

Коля читал письмо, спрятавшись от ветра за корпус трактора. Письмо было от бабушки: «Новостей у нас, Коленька, особых нету. Баба Дуня померла вечор. У меня руки совсем плохие стали. Если где тебе попадется лекарство венгерское, забыла как называется, голова совсем дырявая стала, купи. А мать так и не приезжала. Тебе-то пишет хоть? Пиши мне, Коленька…»

Снег с грохотом стучал по брезенту палатки. Внутри было тепло, правда, иней серебрился на потолке. Солдаты отдыхали. Большинство перечитывало письма и писало ответы, Коля пробовал сыграть на гитаре, но мешали болельщики, которые слушали по транзистору репортаж о международном хоккейном матче.

Вошел посыльный из штаба, отряхнул снег и сказал:

— Бурлаков! Есть?

— Ну? Есть, — нехотя поднялся Коля.

Кто-то присвистнул:

— Ого, смотри, писарчук-то накапал уже.

Держась за канаты, прошли к штабному домику. Вошли в знакомый коридорчик. Посыльный сказал:

— Сюда, — и показал па двери дежурного по части.

Коля вошел. Внутри было жарко и накурено. О чем-то тревожно пищала рация, и радист записывал, не снимая наушников. Офицеров было человек шесть: дежурный старший лейтенант, тот лейтенант, что ругался сегодня на Колю, его командир, майору — начальнику штаба и сам командир части. Писарь был тут же. Сидел в уголке с бумагами.

— Товарищ подполковник! рядовой Бурлаков по вашему приказанию прибыл, — доложил Коля.

— Прибыл, значит, — сказал командир части.

В это время радист передал ему листок с радиограммой. Прочитав, командир передал ее начштаба.

— Ну вот, прогноз подтверждается: метель с усилением морозов на ближайшую декаду. Вот такие пироги. — Он повернулся к лейтенанту, ругавшему Колю, и спросил: — Так это он из канцелярии нашего писаря выкуривал?

— Он, товарищ командир.

— Откуда же он такой веселый и находчивый?

Колин командир ответил:

— Сибирский.

— Морозоустойчивый, значит. Это хорошо. Ну, что скажешь в свое оправдание? — спросил командир у Коли.

— Виноват, товарищ подполковник, — вздохнул Коля.

— Виноват, — повторил подполковник. — А мне вот рекомендовали тебя как лучшего тракториста. Ну вот что, друг, шутки в сторону. Дело серьезное. Прогноз ты слышал. Горючее у нас на исходе, продовольствия тоже в обрез осталось. Вертолетов ждать теперь, как ты сам понимаешь, не приходится. На центральной базе весь транспорт в разгоне, и они нам ничего определенного не обещают. Остается один выход: пока совсем не отрезало заносами, пробиться на центральную, забрать горючее и продовольствие, сколько возможно, и вернуться. Вот такая задачка, сынок. Подумай и сам решай: если знаешь, что справишься, пошлем тебя, если нет — будем искать другого.

Николай немного подумал и сказал:

— Если выйти прямо сейчас, то пробиться можно.

— Дельный ответ. Пишите приказ, сержант Мартынюк: «С семнадцатого января сего года откомандировать на центральную базу рядового Бурлакова и сержанта Мартынюка…» Пиши, пиши! А кто же с накладными там будет возиться?

Коля почему-то снял шапку и спросил:

— Товарищ подполковник, а нельзя другого кого-нибудь?

— Нельзя. У меня каждый рабочий человек на счету. И потом, ты что же, хочешь совсем безнаказанным остаться за свои фокусы? Поедете вместе. Ничто так не сближает людей, как совместное преодоление трудностей! Все! Приказы не обсуждаются!

Свет фар упирался в сплошную снежную муть. Благо хоть деревья, стеной стоявшие по краям просеки, не давали возможности сбиться с дороги. Колю Бурлакова и писаря Мартынюка так мотало в кабине трактора, что казалось, сам господь хотел из них душу вытрясти. Отопление было хорошее. Коля расстегнул полушубок, снял шапку.

— Тебя не укачивает? — спросил он писаря.

— Немного, — признался Мартынюк.

— Ничего, меня поначалу тоже уматывало. На них, говорят, хуже, чем в шторм на море. Вот, пососи конфетку, кисленькая.

Писарь сунул конфетку в рот и сказал:

— А ты ничего. Я поначалу думал, Ванек деревенский, а ты ничего. Давай знакомиться, что ли? Меня Александром зовут.