Артур Макаров - Ольга и Константин

Это была Вера Сырцова.

— Ты что, подоила уже? — спросила, хотя пришла совсем не за этим, да и наперед понятно было, что успеть подоить Пеструху не могли.

— Нет, загнала только.

Вера села на стул у стены, глядела с сочувствием и интересом.

— Переживаешь по нем… Уж привыкла, небось?

— Я привыкла, что одна жить буду, — тихо сказала Ольга. — А он тут и заявись… Привыкла, что одна, а как на станции увидела — так вдруг и поверила, что не кончилась еще жизнь. Другой раз привыкать трудней… — Она равнодушно взглянула на себя в зеркало. — Ничего, опять привыкну.

Лицо Веры дрогнуло и покривилось непритворным теперь состраданием.

— Да что ты, Олюша, плюнь на все… Еще кто другой приладится, чего себя хоронишь? Скоро опять разных привезут, картоху копать.

— На что мне другие, если он нужен? — посмотрела на нее Ольга. — Ты иди, Вера, еще корову доить, прибрать надо. Иди.

— Я пойду, пойду, — готовно встала Сырцова. — Ты только гляди, не удумай чего… Слышишь, Ольга?

— Слышу. Иди.

Оставшись одна, опять села па прежнее место, застыла в той же позе, в какой ее нашел сын, и устало закрыла глаза.

Почтальон Егор Степанович Сажин сидел в кабинете председателя колхоза и, судя по всему, сидел давно и уходить не собирался.

Одинцов заканчивал говорить по радиотелефону:

— …заедешь к Осминину, взглянешь, какой он после юбилея. Если в норме, так наряжай возить комбикорма, а если почуешь, что не в себе — трактор его отдай Славке Егорову, и пусть возит. Что? Это ничего, что молод, машину он знает. А? Решено, решено… Скот на сдачу повезут Долгушин, Воронин и Гогуадзе… Именно он. Что-о? Да я слышать об этом не хочу и ничего такого не позволю, понял?! Поедет, и все. Вот так, отключаюсь!

И отключил рацию.

Сидел, отдуваясь, отходя от вспышки, а Сажин поерзал и спросил:

— Ну так как насчет велосипеда, Егорыч?

Павел Егорович развернулся к нему, оглядел долго.

— Да на кой леший он тебе сдался? Ну, положено почтальону, знаю. И что твоя контора не в силах пока предоставить, тоже знаю… А колхоз в силах, верно. Только куда тебе на нем прыгать по нашим колдобинам, в твои годы? Не осилишь ведь, спортсмен ты мой сивый!

— Ну это ты зря: седина бобра не портит, — обиделся Сажин. — А велосипед я все одно на пользу ногам оберну.

— Это как же?

— А так, что отдам его племяннику Федора-лесника. Федор от того мальца чистым воем воет, и за то, что вредному гаденышу забаву найду — согласен мне лошадь с телегой давать. И буду я на коне по всем статьям! Обратно же корреспонденция без задержки пойдет!

— Корреспонденция! — скривился Одинцов. — К нам письмо тащится неделю, а телеграмма отчего-то дней десять.

— Вот видишь! — обрадовался почтальон. — А на коне я…

— Стой! — прислушался Одинцов. — Замри… Никак — гудит? Точно, гудит.

Он подскочил к окну, взглянул, и шустро подбежав к двери, приоткрыл и крикнул:

— Нюся! Сейчас ко мне Костя-грузин явится, так ты его не пускай. И не то чтобы грубо откажи, а скажи, будто нету, мол, я в эту… в область уехал. До конца недели, слышишь? — Он вернулся за стол, сел и приложил палец к губам. — Т-с-с, Степаныч, сейчас оба замрем наглухо. Как раз я насчет велосипеда подумаю.

Подъехавшая к правлению машина лихо завернула, на скорости сдала назад и, едва не коснувшись стены, встала.

Выскочив из кабины, Гогуадзе взлетел на крыльцо и ворвался в правление.

Вслед его гулким и скорым шагам выглядывали из дверей конторские служащие, а он дошагал до темной приемной и встал на пороге.

— У себя? — сумрачно кивнул на дверь кабинета.

— Здравствуйте, во-первых, — изо всех сил стараясь держаться чинно и говорить назидательно, ответила Нюся, постепенно заливаясь румянцем. — А во-вторых, Павла Егоровича как раз нету на месте. Он срочно вызван в область до конца недели.

— Ах, вызван? — растопырил у лица пятерню Константин, поворачивал ею, спрашивая: — Срочно? До конца, говоришь? В уборочную?! — И взорвался: — Мальчика нашли, понимаешь! В окно погляди: его шофер под рулем двадцать пятый раз один сон смотрит, так запомнить хочет!

Вконец растерянная Нюся послушно потянулась к окну, а Гогуадзе распахнул дверь в кабинет.

— Ба-а, кто пожаловал! — радушно поднялся навстречу Одинцов. — Мы тут один вопрос обсуждаем, но время терпит… Проходи, садись, сообщай, какие нужды. Я тебя еще за то ценю, что зря не придешь. Так что слушаю со вниманием.

И, пожав руку, как мог изобразил это внимание.

— Слушать недолго… Рассчет брать приехал, прощаться приехал, кому машину сдать, услышать хочу наконец! Завгара спрашиваю, понимаешь, а он говорит: без приказа не приму… Какой приказ нужен?

— Так, а как же? — приятно улыбнулся председатель. — По приказу зачисляли, по приказу и отпускают… Только я такого приказа не отдам и рассчет не подпишу. Ни-ни, и не думай даже.

— Как — не подпишешь? — насупился Константин. — Почему?

— А потому, милый, что я с тобой договор оформлял, а не что-нибудь! И в этом договоре сказано, что работать обязуешься определенный срок… Не вышел еще этот срок, понимаешь? Вот так. И вообще, в уборочную страду с работы, знаешь, кто бежит? Дезертиры!

Сжав и приподняв кулак, Константин тихо опустил его на стол, крепко прижав, пристально глядел на Одинцова. Потом сказал тихо:

— Ты меня старше — я тебя уважать должен… Поэтому спокойно спрошу: ты зачем меня обзываешь? Я от работы никогда не бежал, я дезертиром никогда не буду, я — Константин Гогуадзе, меня никто оскорбить не смел, почему третий день от всех плохое слышу? Ну, скажи!!! Обманщик я, — он разогнул палец в кулаке и дальше разгибал поочередно. — Бабник я, а-ли-мент-щик я, плохой отец, плохой сын. — Пальцев не хватило, и растопыренная пятерня заметалась перед лицом председателя. — Это я все, слышишь? Теперь дезертиром зовешь?! Ва-а, что я такое сделал?

— Ты подожди, — успел встрять в горестную паузу Одинцов. — Ну, видно, недоразумение какое, бывает… Лично я тебе верю, вот тебе святой крест, пусть я и безбожник. Выяснится, успокойся. —

Он понизил голос задушевно: — Я к Ольге сам ходил переговорить. В дом, конечно, не зашел, поскольку ее сын от беды остерег, а намеренье имел. И что, если невеста была? Кабы ты уже женился, тогда другое…

— Какая невеста?! — встал Гогуадзе, и двое перед ним съежились. — Вот что… Давай рассчет по-хорошему. Не дашь — все равно уеду, надоело всякое слушать, болота ваши надоели, дороги с колдобинами… К черту!

Теперь вскочил председатель, выпятив грудь, пошел на него:

— Ты, знаешь, не очень! «Болота», «колдобины»… Ну не Сочи у нас, дворцов белых нету, знаем, что работать трудно и жить не сахар! А чего так? Слышал уже, как места на тех колдобистых дорогах зовутся? «У бойца», «У машины», «Комиссаров поворот»… Это значит: где боец похоронен, где партизан штабную немецкую машину подорвал, где фашисты комиссара расстреляли. Помнят люди! Ты вон его спроси, — Одинцов указал на Сажина, — он как раз партизанил… Тяжко по нам война прошлась, деревни нету, чтоб полностью уцелела, семьи нет, в какой кто-нибудь не погиб, понял?