Николай Атаров - Коротко лето в горах

Вот он послал студентов связными, а рабочих обучил теодолитной съемке, потом отпустил их по домам — пусть уберутся на огородах. В походе он шел замыкающим, боялся, что москвичи могут отстать…

О спальном мешке он тогда со злостью говорил, а только много позже узнала Галя, что за этим у него было тяжелое воспоминание: ведь ясно, что Олешников и Сережка погибли отчасти из-за того, что ради легкости в пути не взяли с собой спальных мешков… А тут девчонка приехала, дочь Устиновича. А ему хуже всего — поездки в Москву, там он живет в общежитии министерства, иной раз три месяца, — хоть и не в спальном мешке, — и устает слоняться по экспертам и членам коллегий. И как он любит осень в тайге — он называет осень чернотропьем. Хорошо ведь, правда? Чернотропье, когда листва упала, и травы высохли, и легко прокладывать вспомогательный ход, легко вести съемку. И в то же время его огорчает осень — близится короткий световой день, все, что не сделано, надо будет доделывать, размещая народ по-зимнему, очищая площадки от снега, подогревая землю. И тут рабочие уходят — одни на огороды, это куда ни шло, а другие шалят: на охоту, на орех, на рыбалки… Он любит песню. Однажды приехали рабочие с рудников — артисты-любители. Среди них был парень с отличным голосом, пел под гитару прямо у костра. И Галя заметила, как подошел к костру Летягин, стал за спинами своих ребят, усталый, больной, жадно слушал незнакомую ему песню. И эта песня — она в Москве выключила бы радио — тут показалась ей такой близкой, понятной, хорошей… В это лето — Галя хорошо поняла — Летягин находился в особом возбуждении, он видел — началось наступление. Он был взбудоражен приходом машин, вторжением шума в тайгу. Строители ломали скалы, коверкали берега, лес рубили зря. Он защищал от них тайгу, а в то же время радовался. А когда что-то шло чересчур навалом, как с этой бешеной лавиной, он срывался, делался строг и жесток. И Галя вспоминала, как она сама попалась ему под руку, как он скомкал и порвал ее чертеж и крикнул: будете делать как надо!

Ну, а поставят ли ему памятник? Галя даже рассмеялась, шагая по таежной тропке. Как глупа эта едкая фраза дяди Рики, потом повторенная ею в постыдном ночном разговоре. Он никому не завидует, даже Олешникову.

Ведь он был не похож на Олешникова, а всю жизнь влюблен в его память. Галя многое теперь знала не только об Иване Егорыче, но и об Олешникове — тот был игрок, завязывал связи с женщинами и не ценил их, был гуляка, был окружен молодыми десятниками и техниками, и все были в него влюблены. Позже влюбилась в него дочь ссыльного наркома из Грузии. Галочка все теперь знала, как будто жизнь провела с ними. Олешников любил Ваню Летягина за ясный голос и слух, Ваня научился от грузинки петь их кавказские застольные песни, но Олешников больше всего ценил в исполнении Летягина «Шумел камыш». И однажды прыгнул через костер и расцеловал Летягина на глазах у всей партии. А когда Галя спросила Ивана Егорыча, какой был Олешников, он сказал неопределенно: «Какой? Обыкновенный. Шутник он был…» Поставят ли ему памятник — неизвестно. Но сам-то он привез бетонную ограду к месту гибели Олешникова, устроил в тайге его могилу и зафиксировал в проекте название станции Олешниково, очень боялся, что в министерстве не утвердят, даже, говорят, съездил в Москву, чтобы защитить название… А что значит памятник? Вот когда однажды подъехали они с Дорджей и Летягиным к дальнему зимовью, никого не оказалось в поселке, ни одной живой души, все на сенокосе, на другом берегу, и Галя увидела, как бабы среди дня оставили косьбу, плыли-спешили на душегубках, чтобы порадоваться, что пришел Иван Егорыч, а потом наварили ухи, пили спирт, — вот, собственно говоря, памятник! Иван Егорыч по результату живет… Галя вспомнила эти слова стряпухи и сейчас додумала за нее: а результат медлит сказаться, тут отец ошибается. Ох, как ошибается иногда отец…

Так размышляя, Галя вышла на скалистый бугор, откуда можно было, оглянувшись, увидеть пройденный ею путь и поселок. Построенный наскоро в тайге, с завалами неубранных корневищ, в этот осенний бессолнечный день поселок был похож на кладбище мамонтов… «Что ж, значит, я люблю?» — подумала Галя и рассмеялась.

Летягин сидел в палатке за чертежным столом. Он поеживался в ватнике, над головой качалась слабая желтая лампочка. Свет от движка помаргивал.

Галя заглянула в палатку.

— Возьмите, — деловито сказал Летягин и, не глядя, дал ей чертеж. — Это поперечники на том же пикете. Надо кончать.

Галя молча разглядывала чертеж.

— А потом пора вам и за отчет садиться. Скоро кончается ваша практика. Скоро в Москву.

— А правда, что зверовые собаки быстро старятся? — спросила Галя, глядя на спящую собаку. — Большая нагрузка на психику, да? Во сне медведей вспоминают, визжат по ночам?

— Спасибо. Я по ночам не визжу. — Он достал пачку сигарет.

— А вы бегаете по ночам в палатке! Не знаете времени, когда спать! И вообще горы вас старят, старят!

— Вот стану на лыжи — не догоните! — свирепо ответил Летягин.

Галя неожиданно и как-то странно рассмеялась.

— Хочу задать вам один вопрос. Как человек человеку…

— Вопросы задавать и я умею. Ну задавайте, — тихо сказал Летягин.

Галя прищуренно взглянула на него. Он видел, что она побледнела.

— Почему я должна расстаться с вами?.. Да вы не смейтесь, вам-то хорошо…

— Нет, почему же… Раз вы так напрямик… Вы знаете, что произошло между нами?

— Не знаю.

— Я ведь тоже не знаю.

— Тогда давайте вместе догадываться.

— Давайте. Только молча. Мне часто хочется молчать с вами. Мне хочется насмотреться на вас, прежде чем вы уедете… Ведь я уже подписал приказ.

— Догадались!

— Галочка, неужели ты не понимаешь? Не понимаешь? — переспросил он, заглядывая в ее слепые от слез глаза. — Ты поймешь меня когда-нибудь, когда будешь очень счастлива…

— А вы?

— Буду ли счастлив?.. — Он отошел к столу.

И снова продолжалась жизнь — будничная, тревожная — как ни в чем не бывало. В палатку вбежал Бимбиреков. Ему не хотелось бы встретить здесь практикантку, но дело, с каким он пришел, важнее этих тонкостей.

— Летчик радировал: завтра не полетит. Прогноз плохой: метель. А у него, говорит, семья, дети, — сообщил он.

— Попроси его взять меня. Я бездетный…

— Да, многодетные тяжелы на подъем, — заметил Бимбиреков и обернулся к Галочке. — А вы у отца единственная?

— А что?

— А то, что подводит он нас под монастырь. Еще денек проканителится — нам труба.

Галочка молча выбежала из палатки.

Мела метель. Галя ворочалась, стонала, бормотала в своем спальном мешке.

Ей снилось, будто она барахтается на крутом взгорке, где ветер наносит пушистый снег, и нет ни следа от утренней тропинки…