Трейси Чи - Чтец

Рид ощущал свет, который лизал его плечи и затылок, заглядывал в уголки его глаз.

– Не сегодня, – пробормотал он.

Свет полностью затопил его, он вращался и шелестел вокруг, взрываясь облаками золотистой пыли там, где касался кожи капитана. Свет был таким ярким, что Риду казалось, что сейчас он полностью растворится в солнечных прикосновениях.

Матросы кричали. Сента причитала.

Выстрел сотряс воздух.

Кто-то со стоном упал на палубу.

Рид пригнулся, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть, но видел только яркий свет.

Кто-то споткнулся об него. Еще кто-то плакал. Раздавалось ворчание, ругань, проклятия. Колени и локти стучали о дерево, плоть сталкивалась с плотью.

Чей-то револьвер с грохотом упал на палубу.

Рид протянул руку к тому месту, где лежало его оружие. Нащупал ремень с кобурой. Уже кое-что!

– Капитан! – раздался голос Харисона, прямо над ухом.

– Пригнись, – прошептал Рид.

Свет исчез так резко, словно их бросили в колодец.

Темнота. Рид попытался схватить свой револьвер, но его руки не нащупали ровным счетом ничего. Все было черно. И холодно.

После палящей жары, которая осталась с той стороны солнца, холод пробирал до костей. Еще немного, и человек мог превратиться в ледышку.

Рид наконец ухватился за лежащий на палубе ремень и, подняв его, надел. По мере того, как зрение его прояснялось, он увидел черное небо и белый диск солнца, который слабо светился, но совсем не грел. Дыхание, вырывавшееся из груди Рида, превращалось в густой пар.

Возле рулевого колеса на палубе лежала Грета, прижав руки к груди и судорожно дыша. Вокруг ее ладоней по рубашке растекалось кровавое пятно. Над ней, не выпуская из рук рулевого колеса, в забрызганной кровью рубашке, стоял Джонти.

Возле пустого свиного загона на корточках сидел Харисон. Рид ухватил его за локоть и поставил на ноги.

– Там, за грот-мачтой, Микс, – он проговорил, – и холод сразу же замораживал его слова.

Юнга, однако, кивнул и отправился туда, едва не столкнувшись с Куки, который вышел из камбуза и звал Али.

Весь корабль, наконец, выбрался из света – трос за тросом, парус за парусом. Матросы, пригнувшись, держались за поручни, сидели на палубе, стояли на коленях, дрожа от лютой стужи. Хорс своим телом защищал врача, согнувшись над ней.

Старший помощник боролся с Кэми. Рыча и ворча, они пытались подмять под себя друг друга. Один из револьверов Кэми отлетел в сторону, но он крепко держал второй побелевшей от напряжения рукой. Помощник ухватил Кэми за запястье и бил им о поручни, пытаясь заставить бунтовщика выронить револьвер, но тот не отпускал оружие.

Но Кэми, как и большинство команды, был почти слеп. Споткнувшись на неровности палубы, он потерял равновесие и нелепо взмахнул руками, ослабив хватку. Старший помощник вывернул рукоять револьвера из кисти Кэми, развернул оружие на него и нажал курок.

Кровь фонтаном хлынула на палубу. Кэми упал.

Палуба замерла. Команда, по мере того, как корабль выходил из солнечного диска, обретала способность видеть.

В наступившей тишине Али спустилась с грот-мачты с ружьем, заброшенным за плечи, и остановилась возле тела Греты. Изо рта ее шел пар. Из-за камбуза появился Харисон, держа за руку Микса.

– Что случилось? – спросил второй помощник, и в нависшей тишине его голос прогремел как гром. – Будь моими глазами, Харисон.

Юнга наклонился над ним и что-то прошептал на ухо.

Рид, прищурившись, посмотрел на «воронье гнездо» и подошел к Али.

– А я-то думал: где ты? И как тебе удалось попасть? – спросил он.

Та поежилась от холода.

– Целилась тщательно.

– Спасибо тебе!

– Не могла же я допустить, чтобы они забрали «Реку Веры», капитан.

Холод проникал им в кости. Дышать – и то было больно. Рид обнял Али за плечи и потер ее руку. Она дрожала. Прочие сгрудились возле поручней, показывая друг другу на кромешную темноту, окружавшую корабль.

Вода была так же черна, как и небо, хотя на гребнях волн отраженным светом тускло отсвечивала обратная сторона солнца. Это было ни на что не похоже. Когда луч света добирался до поверхности воды, он тонул под поверхностью, поглощенный темнотой. Даже звук волн, бьющихся о корпус корабля, был не такой, как обычно, и напоминал клацанье зубов.

Глаза Рида нестерпимо жгло. Горло перехватило. Глубокая холодная чернота проникла в самое нутро, и теперь сама душа капитана, стеная и вопя, рвалась наружу.

Али заплакала.

Хорс хныкал, как малое дитя.

В глубине появились красные огни, но они забирали больше света, чем испускали, и ничего не могли осветить. Этих огней были тысячи и тысячи, они были повсюду, куда только падал взгляд в этом тусклом мире по ту сторону солнца.

Старший помощник повернулся, но он не видел красных огней. Он ощущал только холод да тревожное беспокойство, проникающее в самые глубины человеческого сердца.

Затем из темноты пришел звук.

Звук перекатывался через корабль, как туман через горные вершины, он заполнял собой все пустые пространства. Вой, а может быть, стон; а еще шепот, клекот и дикий смех. Звон колоколов, треск ломающихся льдов и грохот горных вершин, превращающихся в пыль. Последние стоны умирающих.

Это был самый ужасный из всех ужасных звуков – тот самый звук, который посещает человека во сне в последние часы ночи, проникая в самые потаенные уголки его потрясенной души. И лежит он в гулкой темноте, охваченный ужасом. Он еще жив, но уже и умер – навеки, навсегда.

Так они достигли Края Мира.

Сефия возложила руки на эмблему в центре двери и посмотрела на Стрельца.

Холодный металл кусал ее за кончики пальцев. Две изогнутые линии – это родители. Еще одна – Нин. Прямая линия – это сама Сефия. А круг – это то, что она должна сделать.

Стрелец кивнул. Они пришли сюда за ответами. И чтобы покончить сразу со всем. Поэтому Сефия глубоко вздохнула, проглотила свои сомнения и начала поворачивать символ. Внутри двери большие металлические зубцы тоже поворачивались – с лязгом, повинуясь движению символа-ключа. Наконец символ встал в правильное положение.

Штифты в замке щелкнули, и дверь медленно и тяжело отворилась внутрь.

Сефия зажмурилась. После темноты, царящей в тоннеле, помещение за дверью казалось ослепительно ярким. Настенные бра и висячие канделябры светились сотнями белых тонких свечей, озарявших грубого камня стены, увешанные гобеленами и старыми портретами, с которых словно осколки стекла сияли глаза моделей.

Прямо напротив двери, возле самого центра комнаты, стоял письменный стол, лакированная поверхность которого была завалена листами бумаги, бутылочками чернил и перьевыми ручками – такими, о которых Сефия не могла и мечтать. Неожиданно ее охватило желание открыть все украшенные серебром ящики стола и порыться в их содержимом – найти куски пергамента помягче, книги поменьше и перочинные ножички, которые подошли бы к изгибу ее ладони.