Дмитрий Всатен - Книга 1. Людомар из Чернолесья

– Но мы победили?!

– Мы могли бы победить два раза до того, как победили. Но ты дрался, а не командовал.

– Тогда возьми, – Дигальт вытащил из-за пазухи вырезанную из Свет-камня миниатюрную палицу. – Ты и командуй.

– Нет, она твоя. Боги так…

– Боги уж рассудили. Не время мне еще. Однажды они покарали меня за гордыню. Единожды указали, что место мое быть под начальством. Но я лишь пуще разозлился на волю их, и вот дважды дали они мне урок, и я не выдержал. Бери-бери! Я заберу это у тебя, когда придет срок! Ты брат мне. Нет!.. Ты отец мне, а потому без злобы отдаю ее тебе.

Лугт смутился. Впервые видел Дигальт, как Лугт смущается.

– Коли так, то… возьму…

– Командуй нами, а мы будем подчиняться тебе!

Остаток ночи прошел в веселье, которое устроили харчевники и кабатчики в честь того, что Эсдоларг, второй раз за свою историю, оказался свободен от саарарцев.

На следующий день Лугт долго говорил с Перошем и убедил его уйти из крепости.

– Не будем чинить ни тебе, ни воинам твоим препятствий. А коли не уйдешь, то сожжем вас, – привел он последний аргумент.

Перош был разумен, а потому ушел.

– Чего ж теперь? – подошел к Лугту Аэрн.

– Самое сложное теперь будет нам, – проговорил тот, щуря глаза на Холведскую гряду. – Они придут к нам, и нам надо быть готовыми.

– Кто бы знал такое, – усмехнулся Дигальт. Он был пьян и сильно объелся. Брезд привалился на мешок соломы у крепостной стены с бадьей бражки в руках. – Я заварил эту кашу во имя Магта Победителя, а оказалось, во имя Лугта Шраморукого. – И все, кто слышал его слова, да и он сам, дружно расхохотались.

Высадка. Таинственная вечеря

Трапы натужно гудели под тяжелой торопливой поступью кенов и портовых грузчиков. Громыхание сотен ног по трапам множества кораблей, разгружавшихся разом в порту Гроторма – одном из самых крупных саарарских морских портов – сливалось в странную мелодию, ритм которой стал улавливаться ухом рагбар-дига лишь, когда он пробыл в порту целые сутки.

Кин сидел на небольшой для его роста скамье в каюте и смотрел в открытые ставни. За ними, отливая цветом индиго, плескалось море. Его мерное колыхание успокаивало оридонца, подобно тому, как ровное дыхание матери благотворно воздействует на сон ребенка.

Невольно, он то и дело посматривал в ту сторону, где осталась его первая победа. Он обдумывал свое решение пойти за Фод-андином. Впервые он следовал за кем-то столь бездумно. Нет, это не означало, что он никогда не выполнял приказы. Выполнял и не раз. Часто нелепые и опасные своей глупостью приказы. Но Боги хранили его. И он благодарен им за это.

С Фод-андином было иное. Фод-андин не приказал ему, он лишь настойчиво говорил с ним, он внушал ему, и Кин поддался, хотя не любил этого Дагт-мага. Невзлюбил его с того самого момента, как впервые повстречался с ним в Холмогорье.

Все чаще и чаще Кин задумывался над тем, кем он стал. Пришла такая пора его жизни, когда любое существо невольно оглядывается назад, словно бы желая осмотреть пройденный путь и понять, куда идти дальше.

Вынужденное бездействие очень способствовало появлению таких мыслей именно сейчас, и оридонец поддался их силе, надолго помрачнев. В его душе смешалось все, что могло смешаться в душе существа, прожившего долгую жизнь.

Он вспоминал, каким был очень давно. Тогда, когда его нижние руки были короче верхних, а мысли его были заняты прекрасными девами, полны восторга от жизни и романтичной бесшабашности. О таком ли будущем он мечтал для себя тогда? Нет, неверно поставлен вопрос. О чем он мечтал тогда?

Оридония была в те времена еще землей воинов, и каждый юноша лелеял лишь одну мечту – стать великим воином, отличиться. За этим «стать» таилось все остальное: множество женщин, признание, слава. Не было только богатства за этими помыслами.

Да, именно это угнетало его сейчас. Там, в Оридане, он лишь смутно ощущал раздражение, когда смотрел по сторонам. Он и сам не понимал, что его злит или нервирует. А теперь осознал: его народ, его плод и древо – в одном лице – стали усыхать. Сочные плоды, которыми были когда-то: он и ему подобные, больше не взрастали на той земле. Она порождала лишь сморщенный подгнивший урожай, подобный Суррагбар-дигу или даже Бодрагбару. Что они породят собой? Это было страшно. Страшно думать об этом.

Кин видел их в деле. Он видел их глаза. Слышал их речь и понял их думы. И то, что ему предстало, было ужасно. Для них реальность – та самая реальность, к которой Кин и все его поколение относилось, как к дару богов, как к чуду – для них она была лишь игрой. Они разучились жить и ценить течение жизни. Отчего-то в их головах закрепилась мысль о том, что все можно будет переиграть, в случае чего. Это и было страшно, ибо с такими мыслями они были способны на дичайшую жестокость и безрассудство, не соотносящиеся с реальностью. Он не хотел думать, но знал наверняка, что боги у них уже не такие, какие есть у него. Они другие. Такие же, как и новое поколение.

Хмурый поднялся на ноги и прошел в угол каюты. Там стоял идол, совсем крошечная фигурка, изображавшая оридонца, у ног которого лежала лиамига. Это была фигурка его отца. Кин остановился, глядя на идола и осторожно поправил лиамигу.

Вдруг до его слуха донеслись голоса. Недалеко от него, на пристани, говорили несколько оридонцев:

– … видел бы ты ее ножки!

– Я всякий раз не на них смотрю, а между ними.

– Быстрее бы уж этот Владыка захлопнул свой глаз. Выпить хочется.

– Часто приходит мне: а не стрельнуть ли в него из лука. Лук мой хорош, а у Владыки ихнего и так два ока. Пусть же одно затвориться! Ха-ха-ха!!!

Кин, заслышав разговор, ощутил отвращение от кощунства: куда бы ни приходили оридонцы, они никогда не глумились над местными богами. А «эти», там, на пристани, кто они? Кем они возомнили себя? Хмурый, неожиданно для себя спугался. Он вернулся вглубь каюты и опустился на широкую доску, служившую ему ложем. Опустив голову на руки, рагбар-диг покачал головой. Дурное предчувствие все сильнее давило на него.

– Это старость, – сказал он в пустоту каюты. – Мой отец говорил про меня то же, что сейчас я говорю про них.

Да, теперь, ему казалось, он понял, что не новое поколение, но старость впервые устрашила его. Устрашила тем, что отнимет силы, расстроит зрение и слух. Она испугала его тем, что определила черту, за которой он останется навсегда, а они, те, что на пристани, – они пойдут дальше. Им тоже уготован свой срок, но он будет потом, позже его срока.

Солнце опускалось за горизонт. Его мягкий свет скользил по стенам портовых складов и домов пригорода крепости, подходивших прямо к кромке воды. Кин устал размышлять. Иногда перед глазами начинали ходить круги, но он думал. Думал так, как бился. До последнего. Он не знал, но чувствовал, что этот покой был дан ему богами, чтобы он окончательно разобрался в себе и своем отношении к тому, что происходило.