Виталий Сертаков - Свиток проклятых

А еще здесь было крайне непросто дышать. Все мы, даже Дрэкул, втягивали воздух открытыми ртами, точно загнанные кони. Слишком слабый неустойчивый эфир, годный разве что для овчаров, гоняющих скот по заснеженным склонам. Я ощутил себя глубоким стариком. Перед глазами роились огненные мухи, каждый вдох разрывал грудь.

– Мы в чем-то ошиблись… или кто-то толкает нас на неверный путь… мы вошли не в тот покой, – Дрэкул говорил с усилием, отдыхал после каждой фразы. – В прошлый раз я попал сразу на площадь Зеркал…

Никакой дворец поблизости не блистал радушием. Наверняка в громадной пещере мог поместиться весь Золотой Рог, и бушующий Дымный понт, и вся эскадра императора. Место, куда нас вынесло вихрем, больше всего походило на исполинский колодец, а мы, словно жалкие травинки, пытались удержаться на отвесной стене. Откуда-то сверху, с невидимого свода пещеры свисали невероятных размеров колонны, будто облизанные влагой. Небо Нижнего мира скрывалось за облаками тумана. А по центру колодца, среди туч светляков, бесконечным веретеном повис дивный город, прекрасный и ужаснейший в одно время, детально описать который мне не хватило бы слов. У русов есть поговорка – не поминай к ночи имя того, кто ворует солнце. Поэтому и мне не хотелось бы повторять истинное имя царства, одну из столиц которого мы посетили.

– Лодочники уже почуяли нас, это хорошо, – на ладонях некроманта вспыхнули и погасли сиреневые молнии. – Будьте учтивы, вежливы и покорны.

– Наш эгемон не должен гнуть шею перед нечистью, – возразил дядя Лев. Его грудь хрипела, словно рваные кузнечные мехи.

– Но тогда наша участь – сгинуть от голода на этой скале, – философски заметил некромант. – Эгемон, прошу тебя, не отходи никуда один, здешняя пустота высасывает силы.

Я вспомнил. В библиотеке Иллируса висел пергамент, доставленный из шелковой страны Хин, там изображались лесистые горы, такие же, как милые вершины Таврии, но хинские горы тамошние землепашцы изрыли, точно термиты. Табуллярий Фома, мой скучный и въедливый наставник, объяснял, – это называется террасами, там засевают овощи, потому что у горцев всегда мало места, и нужен полив, но наши жирные владельцы не желают тратить серебро, строить водяные колеса и ровнять склоны…

Мы очутились на одной из сотен террас, гигантскими ступенями обрывавшихся в пропасть. Только на здешней террасе никто не вырастил бы и луковицу. Единственным ярким пятном на фоне бурого песка выступала диковинная шестилучевая звезда, на которой мы стояли. Из хрустящего песка торчали стволы уродливых деревьев. Лысая роща зацепилась за склон, противно скрипела голыми ветками, на которых вместо листьев росли шипы. Под деревьями ползали комковатые создания, похожие одновременно на гигантских жаб и верблюжью колючку. Покрытые слизью многоножки спускались по бугристым стволам и шустро прятались в норы. За колючей рощей бурлил ручей, вода стекала с террас, расположенных выше, наполняла крошечный пруд, чтобы низвергнуться из него еще ниже в пропасть.

О боги, что это была за вода! Озерцо переливалось оттенками алого, из него били фонтаны, на поверхности лопались пузыри. У меня возникли сомнения, что здесь удастся утолить жажду. С каждым дуновением ветра нас точно окутывало облако серы. Из тумана доносился низкий вой, и некое подобие музыки, точно флейтисты играли мелодию наоборот. Высоко над головой, редко взмахивая четырьмя крыльями, проплыла пузырчатая тварь, которую я не хотел бы взять в руки.

– Какая грозная красота… – прошептал Исайя. – Мои невзгоды стоили того, чтобы это увидеть. Друзья мои, мы точно… мы точно на вершине Седого перевала… ты знаешь, эгемон, это там, где самые северные сигнальные костры. Там так же трудно говорить, и почти невозможно носить поклажу…

Даже пара слов вызвала у толстяка одышку, он сипел и рвал застежки слишком тесного нагрудного доспеха.

– Исайя, ты не знал истинных невзгод, – сквозь зубы пробурчал дядя Лев.

– Почтенные киры, здешним обитателям не так важно дышать, как нам, – успокоил Дрэкул. – Идемте ближе к краю, надо чтобы лодочник нас заметил. Мне не нравится эта почва под ногами… Эгемон, что бы ни спросили, заклинаю тебя, думай только о новой коже. Не сомневайся, твои мысли будут услышаны.

Порой я готов был возненавидеть наставника за его ловкую и коварную способность связать в один узел ответ и вопрос. Как я могу думать о доспехах, если даже не знаю, у кого их просить? И чем я могу расплатиться, кроме грязного хитона и верного меча?

Я шагнул на бурый песок, и звезда последний раз вздохнула под ногой. Ближайшие шипастые деревья с треском и визгом втянулись в почву. Зарылись в мгновение ока, точно сурки, вместе с ветками, и со своими мерзкими обитателями. Стало понятно, что нам не только водопой не найти, костер развести тоже не под силу. Я медленно продвигался к краю террасы, среди груд камней, наставники дышали в спину, дорога расчищалась сама собой, и наконец, открылась обитель Матери, заманчивая и грозная.

Заглянув за край террасы, вы напрасно кидали бы камни, в надежде услышать дно. Терраса обрывалась в бездну, где кружили бесчисленные стаи светляков. Город рос из глубины колодца, он одновременно походил на висящее в сумраке веретено, или на перевернутую пирамиду. Ручаюсь, ни один придворный зодчий не сумел бы рассчитать столь совершенную формулу абсурда. Кир Исайя был прав – ради подобной красоты порой не жаль испытать страдания. Город светился оттенками лилового, он вращался, неторопливо, величественно, являя нашим изумленным взорам чудесные лестницы, портики, беседки, кованые решетки, колонны и арки. Где-то внутри невиданных строений разливался свет, гораздо более яркий, чем нежное мерцание летучих жуков. Словно подчиняясь холодному пламени, на изогнутых площадях города вытягивались и приседали сотни пятнистых мраморных статуй. Они столь прихотливо меняли свой облик, что мы не могли угадать, люди или демоны запечатлены в благородном камне. Завывали невидимые трубы, под козырьками портиков мелькали тени, но ни один живой обитатель не показывался. Зато показались мосты, горбатые, идеальные, точно формулы геометра, узкие мосты парили и кружились вместе с чудовищным сплетением улиц, манили в глубины скрытых жилищ, но ни один из них не достигал террас, висящих над пропастью. Ближайшие ступени, покрытые богатым ковром, проплыли в пустоте, ничем не удерживаемые, в стадии от наших уставших ног, словно дразнили нас, изможденных, задыхающихся, сырых от пыли.

– Смотрите, там, кажется, лодка, – протянул руку евнух. – Эгемон, я присяду, мне нечем дышать…

Мне тоже хотелось сесть, а еще лучше – лечь. Даже мне, самому молодому, приходилось втягивать ледяной воздух ртом, подобно выброшенной на берег кефали. Здесь дурно пахло, холод проникал под кожу подобно мерзким болотным пиявкам. Очень скоро мы убедились, что от мороза не спасает ни одежда, ни вынужденная гимнастика. Однако обратный путь давно зарос чужими слезами.