Мэри Лю - Молодая Элита

Микель заставляет меня создавать маленькие иллюзии. Совсем крошечные. Это позволит мне сосредоточиться, не растрачивая лишние силы, и все внимание уделить мелочам. Микель говорит о таких вещах, о которых я вообще не задумывалась. Я учусь создавать иллюзорные цветки, ключики, перышки, щепки. Даже морщинки кожи на согнутом пальце. Он не устает напоминать: чтобы создать иллюзию реального предмета, я должна думать как художник. Гладкий камень на самом деле вовсе не гладкий. Он испещрен множеством крошечных щербин, трещин, сколов и так далее. Белый цвет – совсем не белый. В зависимости от времени дня и падающего света белый цвет может иметь желтоватый, синеватый, сероватый и сиреневатый оттенки. В равной степени и цвет человеческой кожи напрямую зависит от падающего света. Лицо, кажущееся неподвижным, тоже движется. Просто эти движения настолько малы и мимолетны, что нашим глазам за ними не уследить. Создавать иллюзию лиц труднее всего: малейшая ошибка, и лицо будет выглядеть неестественным или похожим на изображение с вывески. А сделать живыми глаза иллюзорного человека – задача почти невыполнимая.

Микель повторяет мне то же, о чем говорит Раффаэле. Я учусь видеть . Начинаю замечать такое, на что раньше не обращала внимания. Наблюдательность – мое оружие. В результате усердных занятий появляется мысль: если я смогу в достаточной мере управлять своими силами, моя встреча с Тереном произойдет по-иному. Вместо того чтобы совершить предательство, я смогу пойти в атаку. Эта мысль не дает мне покоя.

Я учусь целыми днями. Иногда одна, упражняясь в создании иллюзий. Бывает, я прихожу в пещеру посмотреть на учебные поединки Энцо с Лючентой и Данте. В иные дни со мной занимается Джемма. Она учит меня успокаивать разум, чтобы лучше чувствовать разум тех, кто вокруг.

– А почему ты не участвуешь в таких поединках? – спрашиваю я.

Сегодня Джемма пришла в сопровождении громадного кота: дикого и сердито урчащего.

Джемма улыбается мне, затем смотрит на кота. Тот отходит от ее ног и вперевалочку направляется ко мне. Свирепая морда не сулит ничего хорошего. Я пытаюсь отодвинуться, однако кот трется о мои ноги, а потом и вовсе усаживается рядом.

– Я не боец, – говорит Джемма. – Отец считает, что у меня красивые руки. Сражения, даже учебные, не обходятся без царапин. Кожа ладоней грубеет. Все это может отпугнуть женихов.

Я смотрю на нежные, тонкие руки Джеммы. Да, такие руки не созданы для меча и кинжала. Я все время забываю, что Джемма, в отличие от Люченты и бывшего солдата Данте, родилась в знатной семье. Только поэтому инквизиция не тронула ее после случившегося на скачках. Меня охватывает зависть. Джемму никто не называл уродиной и не считал недоразумением. Отец всерьез рассчитывает удачно выдать ее замуж. До сих пор судьбу других мальфетто я сравнивала с собственной. Оказывается, есть семьи, где таких детей любят и не считают виновниками бед.

Кот встает, огибает мои ноги, недовольно шипит и возвращается к Джемме. «Глупое животное», – думаю я и спрашиваю ее:

– А почему ты каждый раз приходишь с новыми животными?

– Обычно они сами решают отправиться со мной. Вот этот котяра пристал ко мне, когда я шла сюда. – Джемма чешет кота за ушами, и тот довольно мурлычет. – На обратном пути, скорее всего, мы с ним расстанемся. Но сейчас мне хорошо в его обществе.

Мы следим за состязаниями. Затем Джемма негромко кашляет. Я поворачиваюсь к ней. Беззаботное выражение на ее лице сменилось вполне серьезным.

– Я до сих пор так и не поблагодарила тебя за твою помощь на скачках. Ты действовала безрассудно, но смело и искренне. Мы с отцом тебе очень благодарны.

Судя по тому, как Джемма говорит об отце, он наверняка из числа покровителей Общества Кинжала. От ее добрых слов мне становится тепло, и я тоже улыбаюсь. На мгновение тьма внутри меня рассеивается.

– Я была рада тебе помочь. Кажется, тебя огорчил такой поворот событий.

Джемма морщит нос.

– Это был не самый лучший день, – отвечает она и смеется.

Смеется легко, заливисто. Так смеются люди, которых любят. Ее смех заразителен, и я невольно тоже начинаю смеяться.

– Смотрю, ты в восторге от Джеммы, – говорит мне Раффаэле, когда на следующий день мы с ним идем в катакомбы.

Сегодня его волосы завязаны в узел, изящная шея остается открытой. На нем ярко-синяя блуза свободного покроя, расшитая серебром. Фонарь освещает лишь часть фигуры Раффаэле. Меня это раздражает. Кажется, что темнота пытается нас проглотить.

– Джеммой легко восторгаться, – отвечаю я.

Мне не хочется углубляться в эту тему. Я понимаю, что вообще не должна сближаться ни с кем из членов Общества Кинжала.

Раффаэле слегка улыбается. Больше мы о Джемме не говорим.

– Видишь? Здесь туннель снова раздваивается, – произносит он через некоторое время.

Раффаэле поднимает фонарь над головой. Сумрак чуть-чуть рассеивается. И действительно: туннель, по которому мы шли, разделяется на два. Вдоль стен тянутся нескончаемые ряды погребальных урн.

– Сейчас мы проходим под площадью Двенадцати Божеств. Это самая крупная рыночная площадь. Если вслушаться, то услышишь шум снаружи. Здесь туннель прорыт очень близко к поверхности.

Мы останавливаемся. Я прислушиваюсь и вскоре начинаю различать голоса торговцев, расхваливающих свои товары. Я даже слышу, чем торгуют. Тут тебе и сласти, и тончайшие женские чулки, порошки для отбеливания зубов и жареные орешки в меду. Я киваю. С недавних пор Раффаэле водит меня по катакомбам, чтобы я запомнила расположение основных туннелей. Оказывается, в нашу пещеру можно попасть практически из любой части города. Лабиринт подземных ходов изумляет своей разветвленностью.

Мы идем дальше. Я запоминаю развилки. Нередко туннели повторяют расположение улиц, поскольку идут прямо под ними. Кое-где на стенах видны сильно потускневшие фрески. Иногда мне кажется, что стены вот-вот сомкнутся и погребут меня рядом с прахом давно забытых поколений. Попади я сюда одна, так наверняка и случилось бы. Заблудившийся здесь почти не имеет шансов снова выбраться на поверхность.

– Этот рукав ведет к потайному выходу возле нескольких храмов, – поясняет Раффаэле, когда мы доходим до очередной развилки. – А противоположный уходит на север, прямо к особняку Энцо. Был еще проход – прямо под Башней инквизиции. Но его замуровали несколько десятков лет назад.

При упоминании о башне я замолкаю. Раффаэле это замечает. Мы долго идем в темноте, не проронив ни слова.

Туннель, по которому мы шли, оканчивается тупиком. Раффаэле проводит по стене, находит бороздку и с силой нажимает на нее. Стена медленно сдвигается, и навстречу нам льется солнечный свет. Я щурюсь.