Гиллиан Флинн - Негодяи (сборник)

Если ты постоянно в новостях, значит, ты людям не безразличен. Мне нравится, когда я не безразличен людям. Собственное имя на первых полосах таблоидов греет мне сердце.

Но есть и определенные недостатки в жизни публичной знаменитости. Например, мелкие беспилотники с камерами, которые папарацци пускают там, где ты живешь и работаешь. Это незаконно, по крайней мере, в Штатах, но беспилотник не арестуешь. А если удалось найти и арестовать его оператора, то у тебя в руках лишь человек с пультом управления, и невозможно доказать, что с помощью этого пульта он делает нечто противозаконное.

С моей точки зрения, беспилотники – дешевка. Насколько мне известно, в таблоидах все равно выходит только то, что присылают им наши агенты, и их редакторы не создают собственные воздушные силы, чтобы что-то искать самим.

Но Лони знала, что делать, если сообщили о налете на отель беспилотника с камерой. Вышла из своей комнаты и пошла в мою кабану, вроде бы на свидание, чтобы «Тэйл», «Уикли Дэмэдж» или кто-то еще написал очередную статейку. «Тайный ночной визит Лони к Шону», что-нибудь в этом духе.

– Беспилотник все летает? – спрашиваю я.

Лони глядит на свой смартфон, проверяя доклад от ночной смены охранников.

– Видимо, нет, – отвечает она. – На берегу чисто.

Я подхожу к ней и отпиваю апельсинового сока, своего.

– Можешь остаться, если хочешь, – говорю я.

Она извиняюще улыбается.

– Если ты не против, пойду в свою комнату. Мне еще пару часов надо в соцсетях потусить.

Восходящая звезда всегда должна быть онлайн. Типа того.

– Повеселись, – говорю я ей, допивая апельсиновый сок, пока она идет к двери.

Выходит, продолжая набивать текст. Судя по всему, сегодня мне одному спать.

На следующее утро я погружаюсь под воду с аквалангом, снимаясь в миллиарде крупных планов. Камера у самого моего лица, я изображаю удивление, гнев, целеустремленность, отчаяние и грозный вид. Плаваю в кадре слева направо. Плаваю справа налево. Погружаюсь и всплываю. Прячусь за кораллами, пока сверху проплывают воображаемые плохие парни. С деланой уверенностью обращаюсь с инструментами для работы на затонувшей подлодке.

Режиссер, англичанин по фамилии Хэдли, сидит под навесом на переоборудованной барже и выдает указания через специальный подводный громкоговоритель. Ему даже ноги мочить не надо, он лишь смотрит на мониторы, потягивая мачиато, который варит ему его личный бариста.

– Слишком мелко, – говорит он. – Сделай крупнее.

– Слишком крупно, – говорит он. – Сделай помельче.

Ненавижу все эти подводные съемки. Все мы их ненавидим. Я пытался убедить продюсеров, что мы можем снять все это просто на зеленом фоне, но они меня не послушали.

К двенадцати тридцати я заканчиваю сниматься, но после почти четырех часов работы под водой я в изнеможении, на лице остался красный круг от маски. Хорошо хоть, что все снимают на небольшой глубине, при естественном освещении и без необходимости последующей декомпрессии.

Катер привозит меня обратно к отелю, и по дороге я решаю зайти в комнату к Лони Роув. Утром поглядел на расписание, подметил, что программу съемок изменили, и мне завтра играть сцену с Лони. Я хочу поговорить с ней по этому поводу, раздумывая, изложить ли ей мою линию игры, поскольку она вполне очевидна для моей роли, как говорят, но, может, и ей пригодится.

Лони занимает номер на первом этаже отеля в боковом крыле, с патио, выходящим к пляжу. В патио стоит инструмент для стрижки газонов, на ветру сушатся купальник и полотенца. Купальный костюм большой, закрывающий все тело, почти как гидрокостюм, он помогает ей защитить белую кожу от солнца. На двери висит карточка с именем, Л. РОУВ, чтобы люди из съемочной группы по ошибке не того не разбудили.

Я замечаю, что сдвижная стеклянная дверь треснула. Видимо, птица врезалась, чайка какая-нибудь. Постучав по дверному проему, я отодвигаю дверь и вхожу внутрь, под защиту кондиционера.

Лони лежит на кафельном полу, мертвая. В ее состоянии сомневаться не приходится, поскольку ее голова превратилась в кровавое месиво. Розовое летнее платье забрызгано темно-красным, темнее, чем ее рыжие волосы. На полу лежит разбитая кофейная чашка, в луже кофе-мокко. В воздухе висит тошнотворный запах.

Я лихорадочно оглядываюсь по сторонам, пытаясь увидеть, нет ли в комнате другого человека. В особенности – человека с оружием. Никого нет.

Сердце колотится где-то у горла, пульс стучит в ушах так, что я уже не слышу ни ветра, ни шума прибоя, ни своих мыслей. Не то чтобы я никогда не видел мертвых, но я предпочитаю быть более готовым к тому, чтобы на них наткнуться.

Я выхожу из комнаты, пятясь и пытаясь вспомнить, к чему я прикасался. Выйдя на крыльцо, спешно достаю платок и протираю ручку двери. Закрываю сдвижную стеклянную дверь, и вдруг все стекло обрушивается, падая на пол сплошным потоком, сверкающим всеми цветами радуги. С грохотом громче моих угрызений совести.

Я снова лихорадочно оглядываюсь по сторонам, но, похоже, никто не обратил внимания. Спешно бегу к кабане и делаю совершенно очевидную для человека в моей ситуации вещь.

Звоню своему агенту.

– Значит, Лони застрелили? – спрашивает Брюс.

– Застрелили? Наверное.

У меня сдавливает живот, я сгибаюсь над полом кухни от мучительного спазма.

– Я не знаю, как ее убили, – отвечаю я. – Знаю только, что она мертва.

– Но ты ее не убивал.

– Нет.

Я будто слышу, как щелкают мысли в его голове.

– У тебя есть алиби?

Я пытаюсь думать. Думать тяжело, голова идет кругом, в животе бунт, а перед глазами все так же лежит искалеченное тело Лони в розовом платье.

– Я все утро был на подводных съемках.

– Значит, порядок, – говорит Брюс. В его голосе слышно удовлетворение логичным подходом к разрешению кризиса. – Ты вне подозрений.

– Брюс, у нас тут совсем не та полиция, что в Беверли-Хиллз, – говорю я. – Не мальчики в перчатках. Они могут повесить дело на меня просто потому, что я – подходящий кандидат.

– Поэтому отныне ты говоришь только с кем-нибудь из наших юристов, – говорит Брюс. – Я через пару минут кого-нибудь из них к тебе пришлю вместе с его мексиканским коллегой.

Спазмы в животе утихают. Я выпрямляюсь. Паника начинает отступать.

– Шон, ты не думаешь, что это могло быть нацелено на тебя? – спрашивает Брюс. – Поскольку сам знаешь, что раньше было.

Что было пару лет назад, когда неожиданно большое число людей пытались испортить мне возвращение в кино, убив меня.

Вопрос Брюса пробуждает волну паранойи, прокатывающуюся по моим натянутым нервам. Но затем я продумываю всю последовательность событий.

– Не понимаю, зачем, – говорю я.

Ведь на самом деле все те плохие времена уже в прошлом, времена, когда я ходил с телохранителями, прятался по отелям, а совершенно незнакомые люди пытались пырять меня кухонными ножами.