Array Коллектив авторов - Фантасофия. Выпуск 5. Фэнтези и Магический реализм

Это был, естественно, Сократ. Он и в той жизни любил встрять во всё, что видел, и здесь ему мирно не жилось.

– Эй, дедушка, – сказал с ехидцей он. – Скажи, пожалуйста, а если ты опять вкусишь плода, тебя одного изгонят, или теперь уже всех?

Адам как будто и не слушал. Лишь секунд через десять он медленно свёл взор к Сократу, посмотрел внимательно. Грустная улыбка изменилась, но грустной и осталась… Не сказав ни слова, он отвернулся и вновь занялся древом.

Но от Сократа так просто было не отделаться.

– Слушай, – не унимался он. – Если на древе есть плоды, то они сами упадут, когда созреют. А если нет, то нет. Зачем тогда трясти?..

Конечно, Адам и на этот вопрос отвечать не стал, зато возник Православный мыслитель. Его давно уже поддевали Сократовы выходки, и он проворчал вполголоса:

– Ну, понёс философ свой обычный вздор…

А Сократу только того и надо. Он вскинулся, задорно выставил плюгавую бородёнку:

– Вы что-то имеете против философии, почтеннейший?

Мыслитель был мужчина преначитанный, цитаты из него валились через фразу.

– Не философии, но философов. Они говорят, что ищут – стало быть, ещё не нашли, – отчеканил он слова Тертуллиана.

– Ага! А вы полагаете…

– А ну, хватит! – рявкнул вдруг Неизвестный солдат. – Шпаки! На кухню обоих! По три наряда!

Неизвестный солдат был ефрейтором, отсюда и замашки. Погиб он в сорок пятом, при штурме Кенигсберга, чем страшно гордился.

Мыслитель сник. Грубость на него тяжело влияла. Он чуть не заплакал. Сократу же такое было по колено:

– Слушайте, уважаемый, а почему вы – Неизвестный солдат? Почему не Неизвестный ефрейтор?

– А я вот тебе щас как дам промеж глаз, и ты ушами подавишься, – пообещал Ефрейтор. – И вмиг всё поймёшь.

Тут и Сократ замялся. Он знал, что у воина слова с делом не разойдутся… Помог Соломон.

– Ефрейтор суть старший солдат, – разъяснил он, чуть сузив красивые тёмные глаза. – Следовательно, никакого противоречия здесь нет.

И оглядел свои холёные пальцы, где, увы, не было легендарного перстня с надписью «И это пройдёт» – якобы его отобрал на входе апостол Пётр, заявив, что ЭТО уже не пройдёт.

Сократу ещё хотелось поспорить, но опыт напоминал ему, что сие рискованно. Поэтому он зажевал губами, обдумывая какую-нибудь тему для беседы… и нашлась тема. Он прицепился к Невинно убиенному младенцу:

– Эй, юноша! А вы знаете разницу между женщиной и автоматом по продаже билетов?

Мыслитель поморщился. Сальности тоже оскорбляли его нравственные чувства… Да и вообще он не мог взять в толк, как очутился здесь этот язычник! Ладно там Соломон, Адам, Младенец, с ними всё ясно. Худо-бедно объяснимо и присутствие Ефрейтора, хотя самого его Мыслитель не любил за грубость и буйство… Но Сократ, насмешник и бездельник, которого и сами язычники не вытерпели! Но отец Амвросий!..

Каким путём сюда проник лжесвященник отец Амвросий, душе ортодокса понять было решительно невозможно. Сократ, и тот был не таков. Этот же нагло объявил себя имеющим сан, лаялся со всеми, кроме Ефрейтора (побаивался) и Соломона (бесполезно) и втихаря писал Самому доносы на соседей.

Впрочем, писали здесь многие. Соломон продолжал «Екклесиаста». Ефрейтор карябал рапорты с просьбой наградить его медалью «За взятие Кенигсберга», каковую на Земле получить не успел по естественным причинам; даже посмертно не мог быть награждён, так как и в списках погибших не значился: по его словам, снаряд с «Фердинанда» грохнул в полуметре – и не петлички, ни лычки… Мыслитель, слушая этот рассказ, незаметно кривился, не очень верил, но помалкивал.

Сам он тоже склонялся к тому, чтобы написать – на Амвросия; дальше терпеть самозванца было невмоготу, даже думать о нём невозможно без волнения… Вот и сейчас как раз подумал, разволновался и напустился на Сократа:

– Опять вы с вашими скабрезностями! Вот уж воистину… почитай о нём у Диогена Лаэрция, найдёшь, что он был ростовщик, сверх того запятнал себя такими гнусностями, о коих и говорить непристойно.

Сократ воспрянул:

– Ну, это ваш Мережковский сочинил! Ну и что? Где он? И где я? То-то!.. Меня Данте, и тот в чистилище поместил. Смелости ему, конечно, не хватило, но…

Мыслителя как гвоздём снизу ткнули – от «чистилища». Он бешено вскочил.

– Что?! Ты тут ещё разведи католицизм, старая жопа! Чёрт…

И обмер. Слова колом встали в горле.

– О, Господи… – наконец выдавил он и кое-как перекрестился. – Прости мне прегрешения мои… Из-за вас осквернил уста… Что теперь будет?!

Тут как тут оказался и отец Амвросий.

– Что будет?.. – вреднейшим тенором пропел он. – Высекут, вот что будет! И поделом. Осквернил уста он, ишь ты… Небось не Земле не так осквернял, а? В пост мясо жрал!

Мыслитель задохнулся, глаза завертелись как колёса, но сказать ничего не успел, Ефрейтор гаркнул первым:

– Молчать! Смир-рна! Развели бардак! На гауптвахту!

Взвизгнул отец Амвросий, затрясся, забрызгал слюной, заголосили всяк своё Мыслитель и Сократ, горько заплакал Младенец… буза пошла в раю, и над Землёю замутились небеса, зашумели ветра, дождь хлынул, где-то в океане вздыбилась волна, и…

И распахнулась дверь. Предстал архангел Михаил.

И враз всё смолкло.

Архангел обвёл всех таким взглядом, от которого Сократ повторно ощутил во рту вкус цикуты, а отец Амвросий испытал сильнейший позыв к стулу. Ефрейтору, и тому стало не по себе.

– Ну что, придурки, – негромко произнёс Михаил. – Совсем страх потеряли?..

Тишина стала ещё тише. Все застыли в таких позах, в каких застиг их гнев архангела.

– А ну… – он сделал паузу… – Лежать!

Спешно зазвякали пружины коек. Соломон, правда, Адам и Младенец и так лежали, а все прочие мигом юркнули под одеяла, только ефрейтор замешкался, держал фасон… Это вызвало окрик:

– А тебе что, отдельно повторять, неизвестный солдат Рабинович? Монументом стать хочешь, да?.. Так это я быстро. Гипса у нас много, заделаем, поставим, и будешь стоять в лучах заката… Ну?

Ефрейтор, бурча под нос, накрылся одеялом, стих… Михаил обвёл палату взглядом, погрозил Младенцу:

– Ты, выкидыш, не реви, понял? Только попробуй у меня занюнить, рад не будешь… Понял?

Тот всхлипнул:

– Я не выкидыш… Меня мачеха крысиным ядом извела. В картошку подсыпала…

– И я могу, – заверил его Михаил. – Легко! И тогда отправишься уже в преисподнюю. Понял?

Соломон ухмыльнулся. Едва заметно, но и это не скрылось от сурового ока.

– Улыбаемся, да? – спросил архангел и тоже улыбнулся, такой улыбкой, от которой слабонервного свело бы судорогой. – Ну-ну, давай… Доулыбаешься… Это ты врачам можешь мозги парить, а со мной номер не пройдёт, понял?.. Я вижу, что ты косишь, прячешься здесь. Смотри, могу взяться… Тогда сам рад будешь сбежать, да поздно будет… Ну?