Александр Прозоров - Воин мрака

Он поднялся и рассерженно вышел из столовой.

– Лежит? – вернувшись с торга, спросила с порога знахарка.

– Глаза иногда открывает, – вздохнула Снежана. – И ничего более.

– Десятый день, – мрачно добавила женщина, вешая тулуп на старый вытертый олений рог у двери. – Ныне новолуние, лучшая ночь заговоры на исцеление читать. Коли чего усилить желаешь, это на растущую луну кудесничать надобно, а коли избавиться, извести – то на убывающую.

– Кого извести? – испуганно переспросила девушка, не переставая, однако, ложечкой вливать бульон между губ больного.

– Прыщики извести! – буркнула женщина и выложила из мешка на стол метелку полыни, сброшенную змеиную кожу и две тощие черные сальные свечи. – Али думы тяжкие. Али мышей из амбара. А коли здоровья, урожая, любви добавить хочешь али косу погуще отрастить – колдовать надлежит после новолуния. Но чем раньше, тем лучше.

– Он же сказывал, прячется от богов, теть Зорь, – попыталась возразить прачка.

– Так я богов звать и не помышляю. Токмо духов ночных, да силы земные, – знахарка развязала платок и принялась расплетать косу. – Сама видишь, не становится лучше чудищу нашему. Коли не делать ничего, так и вовсе в мир иной отойдет. Ладно бы сразу бросили… А ныне потратились ужо, и мороки сколько натерпелись. Обидно выйдет, коли понапрасну.

Женщина присела возле печи, заглянула в топку. Кинула на угли несколько поленьев, выпрямилась, тряхнула головой, запустила пальцы в распущенные волосы, разбрасывая их по плечам. Повернулась к племяннице:

– Ну что, покормила?

– Да, теть Зорь, – девушка поднялась, допила через край остатки бульона, облизала ложку.

– За очаг на лавку сядь и молчи! – Знахарка, взяв миску, вышла из избы, вернулась с ней, полной снега, поводила сверху рукой, что-то бормоча, решительно кивнула: – Под луной лежал, светом вдосталь напитался.

Она зажгла свечи из очага, прикрепила их в изголовье, подтянула ближе снег, зачерпнула полной горстью, размазала по лицу больного:

– Ты, вода небесная, ты, вода чистая, из-за гор прилетела, из-за лесов примчалась, ветрами очистилась, луной высветлилась. – Знахарка сдвинула кошму и одеяло, продолжила растирать тело. – Смой, вода, с чада смертного сглазы черные, пятна лихоманковы, черноту морозную, судьбу горькую, хворь нутряную и верхнюю, боли душевные, смой уроки и призоры, смой наветы-разговоры. Стекай, вода, ручьем с чада сего и чужое все с него с собой унеси. Имя же чаду немощному сама изведай!

Знахарка вздохнула, отставила снег, бросила в огонь полынь и взялась за змеиную кожу:

– Под снегом белым кожа белая, под белой кожей кровь красная, под кровью красной кость крепкая; не кипит, не горит, огнем не жжет. Расступитесь, звезды небесные, пропустите луну ясную. Найду аспида небесного, найду аспида земного, призову аспида на порог телесный. – Знахарка взяла кожу и принялась натирать тело больного. – Заползи под кожу белую, нырни в кровь красную. Вокруг больной кости, аспид, обвейся, болью чада смертного напейся. Высоси боль чада смертного до конца до капельки, забери с собой в края дальние, унеси в земли неведомые, за леса, за горы, за глубокие овраги. А имя чаду тому ты сам изведай. Уползай, аспид, на веки вечные, приходи, луна светлая. Напои, луна, кости белые светом чистым, силой свежей… Имя же чада сама изведай!

Женщина крутанулась и со злобой швырнула отравленную болезнью шкуру аспида в пламя.

– Если ничего не выйдет, твое чудище само будет виновато! Как можно отчитывать человека, не зная его имени? Так и будет валяться с нами до скончания веков чурбаном полумертвым!

Изба вздрогнула от тяжелых ударов в дверь.

– Кто там еще? – проворчала женщина, торопливо собирая волосы в хвост и сматывая на затылке. – Снежана, глянь!

Девушка осторожно пробралась вдоль внутренней стены, вышла в сени, откинула засов, толкнула створку. И тут же шарахнулась назад под напором плечистого старика с посохом, в синей искрящейся шубе, подбитой соболями, в песцовой пушистой шапке.

– Кому безымянному здесь здоровья испрашивали? Ну-ка посторонись!

Гость шагнул в избу, разом наполнив ее собой. Согнувшись под низкими сажниками, похлопал по груди пухлой варежкой. В воздухе закружились искрящиеся снежинки, причем заискрились настолько ярко, что в горнице стало светло.

– Вот, стало быть, куда ты сгинул, жалкий смертный… – буркнул старик. – Эй, кто тут искал от меня помощи сему червяку? Когда он проснется, передайте, что я разочарован. Он не узнал тайну смерти в «Голубиной книге», он упустил идола бьярмов, он не нашел Золотое царство… И скажите, что я забираю свой подарок, раз уж ведун не смог достойно им воспользоваться.

Старик повернулся, наклонясь перед дверным проемом почти вдвое, но замер, оглянулся через плечо:

– Ах да… Ты просила помощи и покровительства, смертная, и я откликнулся на твой зов. – Гость пошарил по кушаку, в руке сама собой оказалась фляга. – Вот, возьми. Дай ему выпить. В прошлый раз это помогло.

– Но как ему дать? Он же без чувств!

– Не знаю, – пожал плечами старик. – В прошлый раз он пил зелье сам.

Гость вышел за порог и рухнул вниз, осыпался, обратился в часть снежного сугроба.

– Мама… – выдохнула девушка.

– Дверь закрой, племяшка, дует! – закричала знахарка. – Карачун нам на голову, холод-то какой! У меня сейчас уши отвалятся… И дров подбрось в топку, пока руки-ноги не отморозили.

Она выдохнула и в некотором недоумении взглянула на флягу в руке.

– Ты глянь, серебряная. Выходит, не померещилось? – Знахарка перевела взгляд на больного, потом опять на флягу, снова на больного. – Снежана, подь сюда! Вот, напои чудище, у тебя сие славно получается. Чудится мне, сие зелье исцелить его должно.

Как завороженная, девушка приняла флягу, поднесла к губам бесчувственного мужчины и глоток за глотком влила. Женщины отступили, замерли…

И ничего не произошло.

– Вот они какие, боги мрака, – сглотнула Снежана. – В любой дом только холод несут, и зелья у них… мертвые!!!

Она отвернулась и села перед пламенем очага.

– Кабы мертвое, так и убило бы, мыслю, – вздохнула знахарка. – А он, смотри, токмо порозовел.

– Топим хорошо, вот и розовеет. Коли жизнь вернуть хочешь, не к духам ночным, к дневным богам обращаться надобно!

– Нельзя к дневным, племяшка. Сказывало же чудище твое, гневаются на него боги. Сгубят.

– А ныне он каковой? Не сгубленный?

Знахарка, подойдя ближе, задумалась, потом махнула рукой:

– Может статься, и ладно. Сгинуть быстро – и нам, и ему легче станет, нежели бревном-то лежать. Вот только…

– Что, теть Зорь? – вскинулась девушка.

– Ты помнишь, перуницу он поминал, Магуру? Коли и кланяться, так, верно, ей надобно. А ее истукана в нашем святилище нет. Детям Перуна никто в краях здешних отродясь не молился. Буйные больно, токмо ветрами, ливнями да молниями и балуют. Чего у них просить?