Василий Горъ - Игрушка Двуликого

Прихожу в себя уже лежащей на Унгаровской бурке и укрытой походным одеялом. «Заботливость» похитителя просто поражает воображение – мои кисти и щиколотки свободны. Зато локти и колени примотаны к деревяшкам, на которых я лежу!

Мысленно обзываю его уродом, затем осторожно приподнимаю голову и сразу же натыкаюсь взглядом на Унгаровского побратима.

Воин, привалившийся к стволу широченного дуба, плох. Совсем плох – его лоб и крылья носа искрятся капельками пота, скулы ввалились и заострились, под глазами – глубокие черные круги, а губы отдают синевой. Дыхание прерывистое и хриплое, широченные ладони, безвольно лежащие на земле, мелко-мелко дрожат, а тряпки, которыми перемотан его живот, насквозь пропитались кровью.

Представляю, что мог наворотить в его кишках клювик Кромовского чекана, и ощущаю удовлетворение. Правда, недолго – справа от меня раздается приближающийся звук шагов, а в поле зрения появляется силуэт Ночной Тиши.

– Ну как ты, аниачи?

– Слышу… шелест крыльев… – облизнув пересохшие губы, хрипит воин. – Ворон… где-то рядом…

Спина Унгара каменеет, а из груди раздается гневный рык:

– Ба-а-арс!!!

– Жизнь… за жизнь – не такая уж… плохая цена… – кривясь от боли, усмехается раненый. – Зато ты сдержал слово!

Из Ночной Тиши словно выдергивают позвоночник – он горбится и закрывает лицо руками.

«Надо было думать головой… – злорадно думаю я. – Глядишь, он остался бы жив…»

– Я о…

Что собирался сказать Унгар, услышать не удается – как только он произносит первое слово, его побратима выгибает дугой, а затем складывает пополам.

– Ярис! Ярис!! Яри-и-ис!!!

– Сейчас сдохнет… – как можно громче говорю я и пытаюсь изобразить искреннюю радость.

Унгара аж подбрасывает – взвившись в воздух, он выхватывает из ножен правый Волчий Клык, в два прыжка оказывается рядом со мной, замахивается… и вбивает его в бурку рядом с моей головой.

– Не дождеш-ш-шься…

– Ун… гар… – хрипло зовет его побратим.

– Я тут!!!

– Два коня… Ты и она… И один погребальный… костер… Мой уход… можно сделать… петлей…

«Бредит!» – думаю было я, вижу выражение глаз Ночной Тиши и холодею: это не бред, а что-то о-о-очень нехорошее. И каким-то боком касающееся меня!

– Ты – настоящий ори’т’анн, Ярис… – торжественно говорит Унгар, медленно встает, вскидывает над головой наш’ги и троекратно орет традиционное «У-уэй!!!».

Лицо раненого слегка розовеет, он собирается с силами, с огромным трудом встает, подходит к побратиму, обнимает его и… опускается на корточки рядом с моими ногами.

– Она будет… хорошей матерью… для твоих детей, Унгар… Желаю вам… долгой жизни… и неустанного… внимания Барса…

Ночная Тишь подходит к нему вплотную и сжимает пальцы на его плече:

– Спасибо, брат…

Воин кивает, облизывает губы и сжимает челюсти с такой силой, что на его скулах вздуваются желваки, а на шее – жилы!

Несколько мгновений страшной неподвижности, во время которой я словно даже не дышу, кажутся мне вечностью. Затем Ярис еле заметно улыбается, обмякает – и я помертвевшим взглядом упираюсь в каплю крови, вспухающую в уголке его рта…

…Все время, пока горит погребальный костер, я, не отрывая взгляда, смотрю на кусок языка, валяющегося в луже крови, и радуюсь, как ребенок: Кром ЖИВ! И, скорее всего, идет по нашему следу!!!

Увы, все хорошее когда-либо кончается – когда от тела Яриса остается прогоревший остов погребального костра да дурно пахнущая кучка пепла, Барс, подаривший мне надежду, берет и отворачивается.

– Радуешься? – угрюмо интересуется Унгар.

– Ага!

– Чему?

Произносить длинные предложения с деревяшкой во рту не особенно приятно, но возможность разозлить Ночную Тишь стоит любой боли:

– Тому, что мой муж жив и идет за нами!

– Если бы он был в состоянии нормально передвигаться, он бы нас уже догнал…

Определенная логика в его словах есть. И это меня пугает. Настолько, что я заглушаю свой страх рыком:

– Он меня все равно найдет! А тебя отправит вслед за Ярисом!

– НЕ найдет и НЕ отправит: ты откусила себе язык. Как Аютэ. И сгорела в пламени погребального костра…

– Это его не остановит!!!

– Остановит: он уже ЗАКОНЧИЛ СВОЙ ПУТЬ и обязан вернуться в храм Двуликого!!!

Вспоминать состояние, в которое я впала после этих слов, жутко: поступок Яриса, отказавшегося от ритуального удара Волчьим Клыком ради счастья побратима, лишил меня даже тени надежды на встречу с Кромом. Поэтому я открываю глаза, нахожу взглядом мотылька, уже потерявшего всякую волю к сопротивлению, и мысленно благодарю Двуликого за помощь: если бы не его знак, я могла лишиться даже памяти о прошлом…

…В свете стоящей над головой Уны ночной лес кажется каким-то не таким – корни выворотня, торчащие из оврага, делают его похожим на королевского оленя, настороженно глядящего во тьму; глубокая черная тень по обе стороны от него выглядит как гладь бездонного озера, а пара звезд, просвечивающая сквозь кроны одного из нависших над поляной деревьев, горят, как глаза готовящейся к броску рыси.

Окажись я тут еще в конце снежня, наверное, умерла бы от страха. А сейчас смотрю на проделки Хэль с равнодушием бывалого охотника. Вернее, поглядываю. Изредка. В те недолгие промежутки времени, когда перестаю считать дни, оставшиеся до ухода Крома.

В голове пусто, как в прохудившейся бочке, брошенной на солнцепеке, – в ней нет ни мыслей, ни желаний, ни чувств. Да и откуда им взяться, если я никак не могу заставить себя забыть слова Унгара, сказанные им через полчаса после того самого разговора:

«Твой БЫВШИЙ муж – раб своего Слова. Поэтому, обнаружив кусок «твоего» языка и «твой» погребальный костер, он решит, что это – кара Двуликого, и как побитая собака отправится вымаливать прощение…»

Кром – не раб. И не побитая собака. Но в храм действительно вернется. И я в этом нисколько не сомневаюсь – ведь при желании могу вспомнить даже интонации, с которыми он когда-либо произносил фразу о том, что клятвы, данные Богам, не нарушают.

День – до Рендалла. Еще три – до Тьюварра. Сутки, может, чуть больше – до переправы через Вилику и еще двое – от нее до храма Двуликого. Итого – дней семь или восемь. С того дня, как он увидит погребальный костер Яриса. А потом…

Про то, что будет потом, я думать боюсь. Но все-таки думаю. И все сильнее и сильнее ощущаю боль, которую почувствует мой муж в тот момент, когда его сердце пробьет ритуальный нож Хранителя Серпа Душ.