Александр Прозоров - Басаргин правеж

Басарга открыл было рот, чтобы сказать, как сильно ошибается архиепископ, пояснить, что никогда княжны в новгородских краях не бывало, но вовремя спохватился. Ведь свою близость с Мирославой ему прилюдно показывать нельзя. А если так — то откуда он сие знать может?

— Она-она, — уверенно подтвердил Андрей Басманов. — Я тоже видел. Сразу не признал, но теперь припоминаю: она! Послушница скромная, благочестивая. Все ею восхищались и в пример ставили.

— Достойная женщина, — кивнул архиепископ. — Коли увижу сию скромницу, обязательно под свое покровительство приму.

— Засиделись мы, отче, — внезапно спохватился боярин Басманов. — А нас государь дожидается. Благодарствуем за угощение. Идем, Басарга…

Новгородское подворье стояло в Китай-городе возле Рыбных ворот. До Кремля идти было столь близко, что в седло подниматься лень. Тем паче что верхом дальше Фроловских ворот все едино не пускали.

— Великое дело, когда митрополит с государем едино мыслят, одного хотят, к одному стремятся. Когда государь, любое дело зачиная, всегда благословение свыше получает и молебны искренние по всей Руси. Когда над ратями царскими рука Божия простирается, а изменники с каждого амвона проклинаются. Такой силой и единством любую преграду своротить можно. Когда народ не по приказу, но по душевному желанию волю высшую исполняет… — быстро идя рядом, горячо объяснял Андрей Басманов. — Пимен, он такой, опереться можно. Сколько лет его знаю, никогда не подводил. И не за земство он, родовитость во первую главу не ставит. Нам же с тобой, друже, иного и не надобно. Как всем опричникам прочим. Сковырнем Рюриковичей — сами на их места сядем. Новые династии зачнем…

Передней комнатой была просторная светелка недалеко от царской опочивальни. Здесь помещался не только стол, на котором стояло несколько мисок со сластями — прозрачной розовой курагой, изюмом, ягодными цукатами и дынями в меду, — но и несколько сундуков, пюпитр, пара тяжелых шкафов из цельного дерева. Иоанн, в одном исподнем, просматривал страницы толстенной книги в кожаном тисненом переплете, с желтыми пергаментными страницами и вычурным текстом, выдающим в древнем томе монастырские летописи. Впрочем, древняя вязь писцов государя ничуть не смущала, и он решительно вносил правку как в текст, так и делая пометки на полях, иногда азартно восклицая:

— Не надобно Вяземским сей славы, и так обойдутся! Пусть лучше Костомаровы будут! И этих всех на Рюриковичей заменить, токмо они на сие способны [22] Именно так (судя по сохранившейся правке) и создавался «Лицевой свод». .

— Басаргу Леонтьева я привел, государь, — доложился боярин Басманов.

— Иди сюда, подьячий, — поманил боярина ближе Иоанн. — Как мыслишь, что за народ на Студеном море пять веков назад жил?

— Варяги, — быстро нашелся Леонтьев. — Там и ныне у многих клички такие, и места многие с сим названием. Варяжка, Варяжий мыс, Варяжий дол…

— Твоя правда, — сделал отметку Иоанн, поднял голову. — Ты славно потрудился с сим сыском, Басарга. Копал глубоко, со всем тщанием. И награды достоин. Получишь. Однако ныне, я так мыслю, лучше тебя в делах тамошних никто не разбирается. Посему план составь, каковые изменения надобны, чтобы смут, подобных терской, не случалось более. Недели тебе хватит? Составишь — и в слободу привози. Ступай.

Царь опустил голову, вернувшись к своему увлекательному занятию.

— Дозволь спросить, государь! — храбро окликнул его подьячий.

— Говори… — покосился на него царь.

— Скажи, пошто архиепископа казанского в митрополиты сажаешь?

— Отчего спрашиваешь?

— Говорил я с ним намедни. Надменен больно, слушать других не желает, в корысти подозревает каждого, в чистоту помыслов душевных не верит. Подбивал меня тебя от опричнины отговорить, — короткими фразами перечислил Басарга. — Что сие за митрополит, коли ни в людей, пастырем которым поставлен, не верит, ни помазанником Божьим недоволен? Митрополит с государем должны заедино мыслить, одного хотеть, к одному стремиться. Дабы ты, любое дело зачиная, всегда благословение свыше получал и молебны искренние, а изменники твои с каждого амвона проклинались. Такой силой и единством таким любую преграду своротить можно. Герман же с тобою в раздрай мыслит.

— Это ты верно заметил, — согласился Иоанн. — Митрополитом еще не стал, а уже упреки от него слышу. В дом мой норовит забраться и, как мне там жить, поучает.

— Не верит он, что люди честными бывают и по совести поступают. А коли не верит, значит, и сам таков… Ровно игумен соловецкий, каковой без воровства не может. Его крестьяне, кстати, тоже к разору двинскому причастны…

Боярин Леонтьев запнулся — поскольку царь, только что хмурый, неожиданно захохотал:

— Ай Басарга, ай шельмец! Еще Настенька замечала, ни одной твоей истории не бывает, чтобы настоятеля соловецкого хоть как-то да не пнуть! Ждала каждый раз, веселилась, как слышала… Порадовал, повеселил. И как ныне тот безумец поживает, что на камнях своих новую Москву построить намеревался?

— Не заезжал, — покачал головой подьячий. — Но казанский епископ мне тоже не по нраву.

— Нет у меня иного, — развел руками царь. — Он старший и достойный. Остальные либо немощны совсем, либо не выслужились еще до места нужного.

— А как же Пимен новгородский?

— Этот с князем Старицким снюхался, да еще и от Литвы к нему письма приносят.

— А вдруг навет, государь? Ты бы с ним хоть парой слов перемолвился. Оправдаться позволил.

— Не в чем оправдываться. Не верю. Земству он предан. И говорить с ним не о чем. Но о Германе слова твои суровые верны. Поразмыслить тут надобно.

— Дозволь хоть раз архиепископу новгородскому с тобой встретиться, государь! — взмолился Басарга и в отчаянии признал: — Он Мирославу Шуйскую в монастыре видел! За чистоту ее поручиться готов.

Иоанн изумленно вскинул брови, потом чему-то улыбнулся и кивнул:

— Будь по-твоему. Как только отписку приготовишь, вместе с ним приезжай. Послушаем, что скажет.

Подьячий поклонился, вышел, и едва за ним затворилась дверь, как Басманов вцепился ему в плечи:

— Как?! Как ты это делаешь, Басарга?! Я полный год Иоанна обхаживаю и так и этак, он о Пимене и слышать не желает! Ты же всего две фразы сказал, и царь уже к себе приглашает!

— Коли правду в глаза говорить, она всегда любую стену пробивает.

— И Германа, Германа, почитай, отодвинул! — горячо выдохнул боярин. — Столько вестей от одного разговора! Надо епископа новгородского порадовать, побегу…

Опричник троекратно расцеловал Басаргу и умчался по сумрачным коридорам, подсвеченным редкими масляными лампами.

Подьячий ушел степенно, не спеша, раздумывая над тем, как рассказать княжне обо всем, что случилось с ним в этот теплый мартовский день. Однако рассказывать, на диво, не пришлось. Княжна, по заведенному у них обычаю встретившая боярина на крыльце, неожиданно сбежала по ступеням и кинулась ему на шею, закружила, весело смеясь: