Александр Прозоров - Басаргин правеж

— Хорошего тебе дня, святой отец. Бог в помощь.

— И тебе не хворать, сын мой.

Суровый инок с изрезанным шрамами лицом и большими мозолистыми руками старательно натачивал бруском… Что-то на чем-то — большое железное сооружение из рамок, пластин и листов, снабженное лезвиями, беспорядочно приклепанными тут и там, и корзинами редкого плетения с одной стороны. Больше всего сооружение напоминало пыточное колесо, адову мельницу для расчленения грешников.

— Это что за ужас? — спросил Басарга.

— Да все игумен наш неугомонный, — по-доброму усмехнулся монах. — Не нравится ему, что глину для кирпичей руками копать да месить приходится. Вот и придумал упряжки воловьи, каковые сами сие все делают. И хорошо бы все, да ножи быстро тупятся. А к тупым глина липнет. Не волокуша, а комок большой получается.

— Так ведь зима! Где ее сейчас копать?

— А глину, мил-человек, прежде чем кирпичик слепить, поперва в яме с водой потомить надобно да помешать, дабы пропиталась равномерно, да проследить, чтобы ни лишней влаги не набралась, ни сухостью не схватилась. Так что для печи ее, все едино, из теплых ям брать надобно, хоть в жару, хоть в мороз. А добывать, понятно, летом.

— За озером тоже кирпичный завод?

— Нет, там кожевенная мастерская. Мнут, квасят, чистят, треплют… Воняет зело, потому подалее от обители и отнесли.

— Вручную али там тоже мельница?

— Знамо, мельница, — согласился инок. — Святой отец наш, игумен Филипп, ныне их по всему острову наставил. Озера каналами все соединил, и где ручей сильный — обязательно колесо приспосабливает. И полотно ими набивает, и сукно валяет, и лес пилит. С каналами удобно стало: где дерево ни свалят — по воде и на лесопилку. Доски, брусья сюда на стройку, а обрезки да стружку — на солеварни, море выпаривать.

— Когда же он все это успел? — не удержался от вопроса Басарга.

— Курочка по зернышку клюет, — пожал плечами инок, сдвинувшись к следующему ножу. — Каждый день каждый паломник или послушник что-то да делал. Что лучше умеет, тот то и творит. Кто камень долбит, кто кирки кует, кто лес рубит, кто колеса смазывает. А коли мастеров хороших в недостатке, так и нанимает. Каменщиков лучших, вон, по всей Руси собирал. Уж который год не покладая рук трудятся. Токмо на Рождество по домам отпускает. Однако же всех призывает семьи сюда привозить. По гроб жизни, сказывает, работы хватит.

— И где этот сказитель ныне? Я всю обитель обошел, а ни игумена не встретил, ни келаря, ни благочинного, ни казначея, ни ризничего [24] Различные должности в монастыре. Келарь ведает продуктами, благочинный следит за дисциплиной, ризничий — за храмовым имуществом. Казначей ведет приходно-расходные книги. .

— То в библиотеке смотреть надобно. В новом соборе сбоку лесенка приставная, так по ней на второй этаж подниматься приходится. Не пристроили еще нормальной, токмо летом полагают срубить. А келарь, мыслю, и вовсе в отъезде, у Троицкого скита. Игумен наш выпас там устроил, оленей на мясо завел. Но полагает вскоре и для коров место найти.

— Тут, стало быть, уже и библиотека есть? — хмыкнул Басарга. — Что же, спасибо, святой отец. Пойду искать.

Теперь, зная, куда смотреть, он нашел вход в библиотеку без труда. Лестница, даром что была приставной и крутой, ступени имела широкие и частые, а потому боярин легко поднялся наверх, заглянул в заставленные стеллажами комнаты. Общение с Матреной-книжницей научило его слегка разбираться в книгопечатном деле, и он сразу почуял носом запах свежей краски и бумаги, свернул в нужную сторону и легко обнаружил несколько десятков «Лествиц» [25] «Лествица» — «Скрижали духовные» преподобного Иоанна Лествичника. Неизвестно почему, но на Соловках эта книга была наиболее популярна и сохранилась во множестве экземпляров. . Остальные книги были старыми и числом невелики. Почти все полки покамест оставались пустыми.

— Кто тут бродит без дела?! — громко окликнули его откуда-то издалека.

Опричник пошел на голос и вскоре попал в свежевыбеленную светелку без двери. Зато в ней имелись образа в углу и стол с расходными книгами. Их боярин уже давно с легкостью отличал по характерным потертостям, чернильным пятнам и истрепанному переплету.

— Подьячий Монастырского приказа Басарга Леонтьев от государя, — назвался опричник. — Что, еще не доделали?

— К осени освятим, — пообещал казначей.

— Игумен где?

— В келье своей, в молитве молчальной отшельничает.

— Где келья?

— Дык там, на берегу морском, — неуверенно ткнул куда-то в стену монах. — В ските своем. — И зачем-то добавил: — Безмолвствует.

— Далеко?

— Версты две али три. Часа два идти.

— Пошли, покажешь.

— Зачем игумена на молении тревожить?

— Нешто не слышал, святой отец? Дело государево. Опосля помолится. Как книги расходные проверю, так самое время и настанет.

— Суров ты, боярин…

— Служба такая.

До Филиппова скита, как назвал отшельничье место казначей, монах его не повел. Просто тропинку указал, что на берегу начиналась.

— Вот, аккурат до места нужного и доведет, — пообещал инок. — Не заплутаешь, россохов на ней нет, прямая.

Над Студеным морем уже сбирались сумерки, и Басарга усомнился — надо ли топать в такое время невесть куда? Однако, раз уж собрался, отступать было поздно.

Опричник быстро зашагал по тропе, петляющей меж невидимыми под снегом препятствиями. После нескольких поворотов путь пошел наверх, на взгорок, пронзил заиндевевшую рощицу, скользнул вниз по другому склону — и Басарга вдруг понял, что оказался в тишине. Сюда не доносились стуки кузнечных молотов и скрип мельничных колес, здесь не перекрикивались трудники, не плескалась на лопатках и чанах вода. Здесь не было ничего, кроме скрипа его шагов.

Басарга замедлил шаг… и очутился в звенящей тишине, полной и безупречной. Настолько пронзительной, что казалось — можно услышать свет звезд, крепость мороза, дыхание снега. Все то, что нигде более никаких звуков никогда не издает. Свет звезд сыпался с небес, подобно снегу, разбегался по насту множеством разноцветных искорок и вот-вот должен был зазвенеть, словно бисером по камню.

Боярин честно прислушался, вздохнул — нет, не звенит. Пошел дальше. Здесь, среди чистых белых снегов, даже слабого света звезд хватало, чтобы хорошо различать все вокруг.

Тропа запетляла змейкой по участку крутого склона, вышла к большой избе, размером с половину крестьянского двора, и оборвалась на краю широкого утоптанного полукруга. Он заканчивался у скамьи над уходящим дальше, к морю, склоном. И на скамье сидел монах, плечи которого поверх рясы укрывал пухлый, добротный овчинный тулуп. Похоже, тоже надеялся расслышать звон звездных лучей.