Александр Прозоров - Басаргин правеж

— Какого «пирата»? — не понял Басарга.

— «Судовая рать» по-вашему. На кораблях для охраны плаваем. Коли кто кого ограбить хочет… То и сам раздетым бывает.

— Вот откуда у тебя мастерство такое странное… — понял опричник.

— Нам, трюмным крысам, в тесноте меж палубами не размахнуться. Да и на палубе ванты, куда ни сунься. Посему длинным клинком особо не повоюешь. Тесак да топор, нож да кастет — вот и все наше оружие.

— Кто нанял?

— Не скажу. Нехорошо получится, коли выдам.

— Ты ведешь себя как человек чести, — наклонился ниже к нему опричник. — Ты признал себя моим пленником. Так отвечай на вопросы без утайки.

— Разве по законам чести пленник обязан выдавать секреты? — спросил Карст Роде.

— Разве по законам чести пленного запрещается пытать?

— Проклятье!!! — Тать снова оскалился от боли. — Будь по-твоему, я скажу…

На рассвете опричник, волоча за собой пленника в накинутом на плечи тулупе, ворвался на двор откупщика Бачурина, цыкнул на дворню, сунувшуюся было навстречу, поднялся по крыльцу, через лабиринт хорошо знакомых еще с осени коридоров быстро дошел до купеческой опочивальни, ногой распахнул дверь, ворвался внутрь, в пахнущую иван-чаем и дымком негу, бросил пленника на ковер.

Рыхлая баба, утопавшая в перине и подушках рядом с хозяином, завизжала и зачем-то выпрыгнула из постели, попытавшись забиться под кровать. Щель там оказалась для нее узковата, и баба, пыхтя и скуля, просто вжалась между ножками. Купец же присел и лишь немного попятился, упершись затылком в подголовник.

— Нешто ты забыл, Прокоп, что сыск я веду умело? Что славно и быстро у меня дело сие получается? — поинтересовался Басарга, ступая ногой на боковину кровати и вытаскивая саблю. — Ась? Чего же тебе тогда неймется? Али полагал, не догадаюсь я, что за поморец безвестный с рожей лоснящейся золотишком за душегубство платит?

Откупщик глянул в сторону датского морехода. Бледное лицо того, окровавленная рубаха, примотанная к телу рука произвели должное впечатление. Купец сглотнул и хрипло прошептал:

— Помилуй, подьячий… Бес попутал…

— И чего тебе надобно-то, Прокоп, не понимаю. — Кончик сабли плавно скользнул по одеялу и зарылся в бороде откупщика. — Государь ведь приговорил поморцам добро разграбленное и ладьи тебе возместить. Выходит, и убытка никакого. Али обиделся за то, что вором назвали? Так ведь вор и есть, на том я тебя и поймал. И отчего вы все такие обидчивые, откупщик? Не себя за лихоимство корите и проклинаете, а тех, кто вас ловит. Ась?

Откупщик сосредоточенно следил зрачками по путешествующей сабле возле шеи.

— Ты чего, спужался, что ли? — прищурился Басарга. — Так ведь зря. Понимать должен, не трону. Я свой сыск по закону завсегда веду. Поперва листы допросные, после сего с обвиняемого спрос. Дыба, кнут, дабы память очистилась. Но то не страшно. Коли сдюжишь, может, и оправдаешься.

— Помилуй, боярин… — На миг купец даже забыл про саблю, дернулся вперед, но накололся и откинулся обратно: — Не губи! Что хочешь проси!

— Я? Царский опричник? У смерда просить? — удивленно вскинул брови подьячий. — Да ты воистину обезумел, Прокоп! Вестимо, от сего и дуришь. Надобно тебя поскорее вязать. Бо, пока ты на свободе, мне постоянно за спину оглядываться придется, новых душегубов опасаясь.

Боярин Леонтьев отступил, спрятал саблю и, рывком подняв пленного, пошел из опочивальни, в дверях бросив через плечо:

— Скоро увидимся.

Пройдя через переднюю комнату, он оглянулся, тихо спросил датчанина:

— Этот платил? Узнал?

— Похож… — застонал Карст Роде. — Не рви так, боярин, рана откроется. Только-только запеклась. Тот в шубе был и солидный. Борода чесана, шапка горлатна, гонору, будто у кита окиянского. А этот бледный да шуганый, что кролик в садке. Поди разбери. Да токмо он меня, мыслю, узнал.

— Вот и мне так почудилось, — согласился подьячий. — Стало быть, верно я угадал. Да и некому меня в Поморье ненавидеть. Токмо игумену да откупщику. Но игумен чудной, не кровожадный. В игрушки играет. Этот же до виселиц охоч. Да в силу золота больно верит, хозяином здешним себя мнит. От и не удержался…

— Так вязать надо немедля! Сбежит!

— Куда он денется, Карст? Его на Поморье каждая собака знает. Не-ет. Я, наоборот, еще денька три выжду. Пусть теперь он каждого шороха боится и от каждого стука вздрагивает. Ишь чего удумал: бретеров подсылать!

— Какой из меня бретер? — поморщился датчанин. — Кабы повезло, спящими бы зарезал. Шляпами махать и ножкой стучать не приучен.

— Проклятье, на боку влажно, — остановившись, поморщился Басарга. — Похоже, пока я тебя дергал, у самого повязка сползла. Давай на постоялый двор двигать. Нужно переделывать.

Когда Тришка-Платошка, раздев хозяина, отер его рану и снова закрыл полоской рыхлого болотного мха, прижимая его повязку, дверь неожиданно открылась, в светелку вошел купец Прокоп Бачурин, одетый в неожиданно простой тулуп, скроенный из волчьих шкур. Скинул шапку.

— Ты чего? — удивился опричник. — Ты не спеши, я сам за тобой приду.

— Вот… — пройдя вперед, купец положил на стол два листа бумаги.

— Что это?

— Купчая, — ответил Бачурин. — Вижу я, ты к нам на море Студеное зачастил. Что ни год, по два раза появляешься. Я же причалы возле монастыря Михайло-Архангельского новые поставил, для кочей больших да кораблей немецких. Ну, знамо, и дом неподалеку срубил. Добротный, просторный, с двором. Как приезжать станешь, боярин, по дворам скитаться не понадобится, сразу к себе поселишься. Там и прислуга, и порядок будет. Покуда жив и здоров, прослежу. Это купчая на дом сей. На тебя. И расписка моя, что деньги сполна получил. Живи, пользуйся.

— Да ты, Прокоп, никак меня купить удумал?! — вскинулся подьячий.

— Осторожно, боярин! Опять повязка уползет! — предупредил холоп.

— Ты же по справедливости судишь, боярин царский? — ответил откупщик. — Вот и рассуди по справедливости. Супротив царя али казны я ничего не сотворил. Супротив общества, земства — тоже. Только твоя кровь на мне и твоя обида. Тебе за сие страдание какое возмещение приятнее будет: дом теплый и большой али зрелище краткое, как меня, старика, в петлю засунут? Твоя воля, ты и выбирай.

Басарга прикусил губу, глядя на грамоту. В душе мелькнула подленькая мыслишка прибрать купчую, а откупщика засудить… Мелькнула и пропала — не умел царский опричник жить с такими мыслями. По совести, надо было выбирать одно из двух: или месть, или купеческий особняк. Боярин представил себе, как на шею Прокопа Бачурина, раздетого до исподнего, накидывают петлю, как заправляют ее под сбитую в колтыши бороду, как вздергивают и откупщик судорожно дергается в петле, потом замирает — а из расслабленных кишок…